— Постреляю всех, гадов, — сказал негромко.

Четверо наскочивших попятились от ружья. Зато Семен, очухавшись от удара, опять полез на хозяина. Его схватил сзади Шкурупий… Семен стал вырываться, Шкурупий отпустил его и, развернувшись, ахнул кулаком по морде. Семен рухнул на пол, как куль с овсом.

— Пошли. Действительно поздно уже, — спокойно сказал Шкурупий, глядя на Ивлева маленькими пронзительными глазами. — Спасибо, хозяин, за угощение.

«Этот припомнит мне», — подумал Петр.

Пока разбирались с одеждой, пока одевались, он стоял в стороне с ружьем, караулил движения парней. Кто-то хихикнул и сказал негромко:

— Весело было нам.

И тут вошла Ольга. Остановилась на пороге, пораженная диковинной сценой. Посмотрела на Петра, ничего не сказала, только прищурила глаза. Тоже оделась и ушла вместе со всеми. Случилось все это как-то поразительно быстро.

Потянулась бесконечная ночь. Петр сперва ходил по комнате, мычал от бессильной ярости, думал:

«Придешь, никуда не денешься. Подумаешь — обидел сволочей».

Потом стало невмоготу. Сел к столу, начал пить. Но сколько ни пил — не брало. Только на душе становилось еще муторнее. Он выругался, встал и опять начал ходить.

«Неужели совсем ушла?»

Взял ружье, заглянул в казенник — пусто. Знали бы об этом парни давеча. Полез под кровать — там в чемодане хранились патроны. Достал их, зарядил оба ствола.

— Ну и что? — спросил сам себя, остановившись посреди комнаты.

В сенях послышалась какая-то возня. Петра как током дернуло… Выскочил из комнаты — стоит та самая девица, с которой давеча стало плохо. Шарит руками по стенке — ищет дверь.

Петр прислонился спиной к косяку, уставился на нее.

— Что? — спросила девица.

— Очухалась?

— А где все?

— Ушли. Крепко ухлесталась, сердешная.

Девица прошла в комнату, оглядела себя при свете.

— Все ушли?

— Все.

Петр повесил ружье на место; тут только девица обратила внимание, что хозяин стоял с ружьем. Вопросительно посмотрела на него.

— Похмелиться хочешь? — спросил Петр; ему стало легче — хоть одна живая душа есть. — Голова-то болит небось?

— Ты что, стреляться хотел?

Петр налил ей коньяку. Себе тоже.

— Давай.

— Что-нибудь случилось? — спросила девица.

— Нет.

— Драка была?

— Да нет, ну тя к дьяволу! Не знаю я ничего, сам пьяный был.

Девица выпила, сморщилась, закрутила головой. Петр сунул ей лимон, она оттолкнула его.

— Дай закурить лучше.

— Эхх!.. — не вытерпел Ивлев. — Бить тебя некому! Девушка…

Девица прикурила, затянулась несколько раз, глубоко вздохнула и сказала облегченно:

— Вот… — села на стул.

— Неужели не стыдно так жить? — спросил Петр. — Или тут уж про совесть говорить не приходится?

Девица посмотрела на него, как на стенку, безучастно.

— Думаешь, Ольга тебя любит? — спросила. Улыбнулась — губы припухшие, чувственные; осоловелые глаза поражают покоем и покорностью. Красивая вообще-то. — Можешь не волноваться — не любит.

— Заразы вы! — с дрожью в голосе громко сказал Ивлев. Сорвался с места, заходил по комнате. — Поганки на земле, вот вы кто! — остановился перед девицей, стиснул кулаки в карманах, чтобы унять дрожь. — Шелк натянула! Ногами дрыгать научилась?.. — дрожь не унималась; Ивлев побледнел от ярости и обиды, но слов — убийственных, разящих — не находил. — Что поняли в жизни?.. Жрать! Пить! Ложиться под кого попало!.. Сволочи, — он сразу устал — понял: ничего не доказать.

Девица презрительно смотрела на него. Усмехнулась.

— Ольгу не лапайте! — опять взвился Ивлев. — Она вам не пара! Я вас отважу от нее.

— Посмотрим.

— Я вас каленым железом выжгу из города. Вы же воруете, гады, я же знаю. Эти, мордастые, воруют, а вы сбываете. Скоро эта лавочка закроется.

— Сколько времени сейчас? — спросила девица.

— Не знаю. Утро, — Ивлев кивнул на окно — на улице светало.

— Ольга с ними ушла?

Петр не ответил, взял свою рюмку, выпил. Напомнили об Ольге, и опять заныла душа.

Девица поднялась, поправила волосы, нашла на кровати свою шляпку, плащ… Остановилась на пороге перед тем, как выйти.

— Насчет лавочки… — это доказать надо, а то…

— А то что?

— Ничего. Нечего зря на людей говорить.

— А я не говорю на людей, я на паразитов говорю.

— Вот так. А то быстро заткнут рот.

— Иди отсюда, — негромко, сквозь зубы сказал Ивлев. — Пошла — иди.

Девица ушла.

Ольга пришла на другой день к вечеру.

Петр прибрал в комнатах, перемыл посуду, выветрил тяжкий запах попойки… Сидел у окна, положив подбородок на кулаки, смотрел на улицу — ждал жену. Он ждал ее весь день. Утром сходил на стройку, отпросился у бригадира, пришел и сел ждать.

Ольга вошла тихонько… Дверь на улицу была открыта. Петр не слышал, как она вошла Она кашлянула. Петр вздрогнул, оглянулся… С минуту, наверно, смотрели друг на друга.

— Ну? — спросил Петр.

— Что?

— Нагулялась?

Он встал, подошел к жене, взял в руки ее голову, жадно поцеловал в мягкие губы… Она стояла покорная, смотрела на мужа с вялым любопытством.

— Где была-то?

— Там, — кивнула она. — Петя… Мне почему-то страшно жить. Не страшно, а тяжело как-то.

— Устала просто. Это — психика, — авторитетно сказал Ивлев. — Надо отдохнуть, и все пройдет.

— Как отдохнуть?

— Так. Спокойно пожить, не дергаться, не беситься до утра.

— Спокойно — значит, скучно. Не хочу.

— Сядем потолкуем, — предложил Петр. — Поесть хочешь?

— Петя, ты, наверно, хороший парень, тебе, наверно, нужна хорошая жена…

— Перестань, завела панихиду какую-то. Сядь, — Ивлев посадил ее на кровать, а сам стал ходить. — Ты малость не так начала жить, — заговорил он уверенно. — Я тебя хорошо понимаю. Бывает так: идешь где-нибудь — в лесу или в поле, доходишь до такого места, где дорога расходится на две. А места незнакомые. По какой идти — неизвестно. А идти надо. И до того тяжело это — выбирать, аж сердце заболит. И потом, когда уж идешь, и то болит. Думаешь: «А правильно? Может, не сюда надо было?» Так и в жизни, по-моему, надо дорогу знать…

— Ты знаешь?

— Я?.. — Петр никогда не думал так о себе: знает он или не знает. — Я одно знаю: ты поворачиваешь не туда.

— Господи, какой умница: туда, не туда… А куда надо, скажи? — Ольга прилегла на подушку, закрыла глаза.

Петр минуты две ходил по комнате, молчал. Собирался с мыслями. Он понимал, что разговор важный.

— Эти… друзья твои… я их не виню, — осторожно заговорил он. — Бывает — сами по себе хорошие люди, но запутались и других пугают. Они научат…

— Я старше их… Больше видела. В свое время газеты читала…

— Это неважно. Я докажу что они запутались. Первое: они ни черта не делают. Как так можно? Да возьми ты, к примеру, первобытное общество — там же все работали! А кто не работал, тому голову разбивали дубиной.

— Мы не в первобытном обществе, — нехотя возразила Ольга.

— Тем более!

— Как это ничего не делают? Одни учатся, другие работают… А время проводят, как хотят, никому до этого нет дела.

— Они воруют! — сорвался на крик Ивлев, но взял себя в руки. — Работают… Где это можно так работать, чтобы коньяк чуть не каждый день пить? Иди поинтересуйся: часто рабочий человек коньяк пьет?

— Голову на плечах надо иметь.

— А у меня что, тыква? Чем я хуже их?! Я вот с таких лет работаю…

— Ну и работай. От каждого — по потребности. Чего ты обижаешься? — Ольга, кажется, нарочно злила мужа и сама начинала злиться. — Ты — рабочий, гордись этим. А они — хлюпики, стиляги… Чего они тебя волнуют?

Петру вспомнились нарядные, нагловатые парни, ленивые улыбки их… И ярость опять охватила его.

— Они народ обворовывают! Работают! Вижу я, как они работают. Подружка твоя учится?! Она что, знать больше хочет?! Ей, гадине, лишь бы диплом получить да сесть на шею кому-нибудь… Думаешь, это интеллигенты?