— Тять, да ты что, на самом деле?

Степан незаметно толкнул его в бок — «не лезь».

— А то — уехали, на метре там разъезжают!.. «Хорошо живем!» Ну и живите, хрен с вами! Тот дурак молодой — тоже… Чего ты его сманил туда, Максима-то? Что он там ошивается? Гнать его надо оттуда, а ты подучиваешь, как ему скорей квартиру с сортиром получить. Умник!

— Ну и тут тоже — не рай, — рассердился и Игнат. — Что он тут будет делать, молодой парень? Ни выйти никуда…

— А Степка что делает?

— И Степке, думаю, не сладко… Привык просто. Невелика услада — топором всю жизнь махать.

— Дак если уж вы там такие умные стали — приезжайте, садитесь на машины да работайте. Вон их сколько!.. Город без вас не обедняет, я думаю. И жизнь счас здесь вовсе не такая уж захирелая. Самим ее надо делать, а не гоняться за рублем сломя голову. Или вы на готовенькое приедете? Трепачи!.. Да еще хвастаются приезжают… Подарки везут. Нужны они мне, твои подарки, как гармошка попу. Поп, он с кадилой проживет, а мы без твоих хромовых сапог обойдемся.

— Ну тять… я не знаю. Я хотел как лучше…

— «Лучше»… Умные люди делом занимаются — вот это лучше. А ты дурочку валяешь. И не совестно? Сильный, дак иди вон лес валить — там нуждаются. Кто ее тебе дал, силушку-то? Где ты ее взял?.. Здесь? Здесь и тратить надо. А ты — хвост дудочкой и завеялся в город: смотрите, какой я сильный! Бесстыдник! Дед твой был бы живой, он бы тебе показал силу. Он бы тебя в узелок завязал с твоей силой, хоть и старик был. У него вот была сила! Дак его добром люди споминают, не зря прожил. А ты только людей смешить ездишь по городам. «Культура тела»! Он вот зря не хочет стукнуться с тобой, — Ермолай показал на Степана, — а то бы ты улетел со своей культурой тела… в воду вон.

— Ну хватит. — Степан поднялся. — Тять, пошли домой.

— У тебя деньги есть? — спросил тот.

— Есть. Пошли.

Старик поднялся и не оглядываясь пошел первым по тропке, ведущей к огородам. Игнат и Степан шли сзади.

— Чего он? — Игната не на шутку встревожило настроение отца…

— Так… Ждал тебя долго. Сейчас пройдет. Песню спой с ним какую-нибудь.

— Какую песню? Я их перезабыл все. А ты поешь с ним песни?

— Да я ж шутейно. Я сам не знаю, чего он… Пройдет.

Опять шли огородом друг за другом, молчали. Игнат шел за отцом, смотрел на его сутулую спину.

— У него, что, слушай, — действительно одно плечо ниже или пиджак так идиотски пошит? — спросил Игнат тихонько.

Степан посмотрел на отца, пожал плечами.

— Не знаю. Что-то не замечал.

…Утро. Степан с отцом вкапывали на дворе большой воротный столб.

Подошли плотники с топорами и ножовками за поясами. Поздоровались.

— Чего это вы? — спросил один из плотников. — С утра пораньше…

Ермолай нахмурился и ничего не сказал. Степан усмехнулся.

— Братенъ вчера силенку пробовал.

— Неужели выдернул? Не может быть…

Ермолай строго посмотрел на того, кто усомнился.

— Может, попробуешь поборешься с ним?

— Из меня борец…

— Он с женой приехал?

— С женой, — ответил Степан. — Жена мировая.

— Здорово гульнули вчера?

— Маленько гульнули, — хотел соскромничать Ермолай и тут же добавил: — Ефим Галюшкин на карачках домой ушел. Седня прибежал похмеляться, говорит: все руки вчера отдавили.

Посмеялись.

— Ну-ка, помогите.

Взялись за столб, подняли насколько можно и всадили в ямку.

— Будь здоров, Игнаха, — сказал при этом один из плотников. — Валяй на здоровье городских силачей, чтоб знали наших.

Ермолай разгладил бороду.

— У его шешнадцать орденов одних, — сказал он. — Вчера фотокарточку показывал.

— Медалей, — поправил Степан.

— Ну — медалей. Какого-то немца так, говорит, приложил — у того аж в пояснице что-то хрустнуло. Весь в меня, подлец. Я в парнях когда был, одного сосняковского мужика задел, подрались чего-то с ними, — он весь свой век одним ухом не слышит. А счас вот…

— Ну, доделаешь тут, — сказал Степан. — Пойду. — Он пошел в дом за топором.

— Красивая, говоришь, жена?

— Да им глянется, а мне что?.. Восемьдесят рублишек ухнули вчера, — опять вернулся Ермолай к волнующей его теме. — Было дело.

— А где жена-то работает? Тоже циркачка?

— А шут ее знает, я не спросил. Ничо, уважительная бабенка. Меня — «папаша», «папаша»… Весь вечер от меня не отходила. Одетая с иголочки. Спят ишо. — Ермолай кивнул на дом.

Вышел Степан. Улыбался.

— Проснулся. Рассол дует.

Еще когда мужики только подошли, из дома вышла немая Вера, увидела посторонних, вернулась, надела вчерашнее дареное платье и прошлась по двору, вроде по делу. Потом ушла в дом, опять сняла его и пошла на работу в своем обычном.

…Шли по улице неторопливо. Разговаривали.

— Про Москву-то рассказывал? — все пытали Степана.

— Говорил маленько…

— А вот чо, правда или нет, говорят, на Кремле-то часы величиной с колесо? — спросил один невысокий, болезненный на вид мужичок.

— Я слыхал — больше, — возразил другой.

— Дык тогда какую же надо пружину, чтоб они ходили?

— Может, они не от пружины ходют. Может, специально движок какой-нибудь есть.

Немая, которая шла с ними вместе, свернула в переулок. Под селом, из-за гор, вставало огромное солнце. Там и здесь хлопали калитки, выходили на работу. Ночью прошел небольшой дождик. Умытая земля парила под первыми лучами, дышала всей грудью. Идут улицей плотники — строить.