Степан пожал плечами и с видимой неохотой вышел, а Рита тут же перезвонила Дьяконову.

- Игорь Николаевич, он где-то поблизости, - сказала она полушепотом, прикрывая трубку рукой.

- Понял, - ответил Игорь. - Я скоро буду. А пока скажу вам одно берегитесь вашего бывшего мужа.

- Это-то ещё почему? - вдруг разозлилась Рита. Ей очень не нравилось, когда посторонние плохо говорили о Степане, хотя она и сама была о нем довольно низкого мнения.

- Пока не знаю. Но обязательно узнаю. В этом и заключается моя работа.

- Узнаете - скажете. А пока помогите мне в другом.

- Тут все может быть взаимосвязано. Будем держать друг друга в курсе.

Рита положила трубку и неожиданно для самой себя бросилась к двери. Резко отворила её. Приникший прямо к замочной скважине Степан чуть не упал прямо на нее.

- Ты что, подслушиваешь?

- Ревную, Риточка, ревную, кто знает, кто у тебя был до меня? - сразу нашелся Степан, крепко обнимая её. - Никого не потерплю рядом с нами.

Она поверила ему и, прежде всего, потому что хотела поверить. И они пошли обмывать подачу заявления в ЗАГС.

- Я мамашу теперь к нашей жизни близко не подпущу, на пушечный выстрел не подпущу, - говорил Степан. - Хватит... Мало она мне крови попортила, зараза старая...

- Не надо так о матери, - сказала Рита. - Мать есть мать...

- Ладно, черт с ней. Давай по маленькой...

- Знаешь, Степа, - вдруг тихо произнесла Рита. - Я хочу выпить эту рюмку памяти моих бедных родителей... Ты не против?

При этих словах Степан вздрогнул и побледнел. Но быстро взял себя в руки. Однако, эта странная реакция на такие вполне естественные слова не прошла незамеченной для Риты.

- Что это с тобой? - внимательно поглядела она на него.

- Да ничего, ничего. Почему я должен быть против? Я за, разумеется, за... Я не знал их, но представляю их себе по твоим рассказам. Выпьем их светлой памяти...

После выпитой рюмки у Риты сильно закружилась голова, ей жутко захотелось спать. Она не стала обедать, обняла Степана за шею и шепнула ему:

- Я хочу немного поспать, Степа. Просто поспать...

- Иди, иди, поспи, - охотно согласился Степан. - Тебе надо отдохнуть, слишком уж много впечатлений навалилось на тебя за эти дни... Да и на меня, кстати, тоже...

Она, пошатываясь, пошла в спальню, быстро разделась, швырнула вещи на банкетку и нырнула под одеяло... Какое, однако, странное самочувствие... Голова продолжала кружиться, роились воспоминания... Об отце, погибшем в восьмидесятом году при пожаре на даче, об Ольге Александровне Бермудской... Прошло более одиннадцати лет с тех пор, когда она, девятнадцатилетняя девчонка, вошла в дом Балясниковых... Почему она всегда так боялась матери Степана? Боялась этих черных умных пронзительных глаз, этого крутого изгиба пухлых губ? Почему она и теперь так её боится? Съежившись под теплым одеялом, Рита почувствовала озноб, её просто колотило... И что-то странное в голове, что-то очень странное и ни на что не похожее...

... Когда они сидели со Степаном? Только что? А, может быть, десять лет назад? Вот она сидит в шикарной просторной гостиной огромной балясниковской квартиры... Старинная хрустальная люстра с множеством подвесок, антикварная мебель, картины в золотых рамах, серебряные подсвечники... Степан в кабинете у матери, советуется с ней по поводу своей женитьбы... Рите становится скучно одной, она почему-то выходит из гостиной и идет по огромной прихожей...

"Кто её родители?" - слышит она из-за закрытой двери кабинета властный голос Бермудской. И вдруг сдавленный крик: "Дочь Нарышкина?!!! Валентина Нарышкина?!!!" - "Что с тобой, мама?" - удивленный голос Степана. - "Ничего... Ничего... Все нормально..." И вдруг хриплый зловещий хохот, каркающие слова: "Обалдеть можно..." - И снова хохот, клокочущий кашель заядлой курильщицы. - "Ты что, знала Риткиного отца?" - вопрос Степана. - "Знала, знала", - уже спокойный ответ Бермудской. - "Кого я только не знала в этой жизни? Он же пробовал писать что-то там, печататься... Ничего у него, правда, не получилось... Талантлив был, спору нет, но работать не умел, очень неусидчив. Он был учителем литературы то ли в школе, то ли в техникуме, не помню уже... Видела я и его рукописи, и самого немного помню, смутно только очень... А я смотрю, на кого это она похожа? Вот оно что, оказывается..." - "Так ты что, против нашего брака, раз она дочь..." - "Я-то? Что ты, сынок, что ты, я за! Я очень даже за! Да... он в тех условиях не мог напечататься, соцреализм, застой... Я тоже что-то там писала против него. Только ты не говори своей очаровательной невесте про это, я прошу тебя. Не хочу, чтобы между нами что-то было... А она мне очень понравилась. Таких, как она просто нет. Вспоминаю твоих чувих... кошмар... мрак... А это... Чувствуется порода... Жаль, Нарышкин так нелепо погиб. В России надо жить долго, так говорили мудрые... Сейчас он смог бы раскрутиться... Ну иди же, иди, тебя ждет твоя невеста... Я за, Степочка, обеими руками за!"

Тогда на влюбленную Риту весь этот разговор не произвел никакого впечатления. Что удивительного в том, что рукописи отца попали к влиятельной Ольге Александровне? Ну, зарубила она его, мало ли что бывало в то время? Почему она должна держать на неё за это зло? И лишь зловещий каркающий смех Бермудской неприятно поразил её. Она не раз слышала этот приглушенный смех, проходя мимо закрытого кабинета знаменитой поэтессы. Это странная манера смеяться в одиночестве, что-то шепча, ворча, бубня себе под нос пугала Риту. Но позже она привыкла и к этому...

"Зайди ко мне, деточка", - сказала ей как-то вскоре после свадьбы Ольга Александровна, когда Степана не было дома. Рита робко зашла в огромный кабинет - святая святых, где она до того ни разу не была, даже боялась зайти... Стеллажи с роскошными золочеными фолиантами в них, огромный портрет Егора Степановича в генеральской форме с колодками наград, рядом портрет Бермудской примерно в двадцатипятилетнем возрасте. Проницательные черные глаза глядели на Риту и с портрета и из-за старинного письменного стола.

"Как тебе у нас?" - спросила свекровь.

"Хорошо", - еле слышно пролепетала Рита, переминаясь с ноги на ногу.

"А ты садись вот сюда, что стоишь? Мне кажется, что ты не чувствуешь себя здесь дома. Это нехорошо. Это теперь твой дом, и ты мне дочь. Я всегда хотела иметь дочь, и моя мечта, наконец, сбылась. У меня есть дочка, причем, такая очаровательная."

Бермудская протянула вперед свою мощную пухлую ладонь и погладила по щеке невестку, продолжая гипнотизировать её своим тяжелым взглядом. Рита сидела, словно завороженная, положив руки на колени.

"Такая очаровательная", - повторила Ольга Александровна, сверкнув черными глазами и гладя её по щеке. - "Ты должна ощущать, что это теперь твой дом, а я твоя мать..."

После этих слов последовала долгая пауза. Бермудская, не мигая, молча глядела на молодую женщину.

"Я постараюсь", - пролепетала Рита, пытаясь разрядить напряженное молчание.

"Что постараешься?" - вдруг очнулась от каких-то своих мыслей Бермудская.

"Постараюсь ощущать, что это мой дом", - говорила какие-то фальшиво звучащие слова Рита и понимала, что она никогда не сможет ощущать эту огромную, роскошно обставленную квартиру своим домом. Ее дом там - на Комсомольском проспекте, где лежит её больная бабушка, которая даже не смогла прийти к ней на свадьбу. И хорошо, что не смогла, как бы она там себя неуютно чувствовала...

"Постарайся, постарайся", - вдруг предпочла закруглить разговор Бермудская и встала из-за стола, давая понять, что Рите пора убираться отсюда восвояси.

Рита, скрыв вздох облегчения, быстро пошла к двери, но тут резкий окрик свекрови остановил её.

"Постой!" - прохрипела Бермудская и вдруг сильно закашлялась. Кашляла она долго, вся покраснела, из глаз потекли слезы. Наконец, смогла остановиться.

"Хотела тебя спросить ещё вот о чем, девочка...", - что-то странное мелькнуло в её черных глазах, какая-то нездоровая искорка. - "Ты уж извини меня за прямоту. Интимный вопрос, как женщина женщину спрашиваю. Как тебе с ним, ну... в смысле, как с мужчиной? С сыном моим?"