По завершении перевода маленьким французом речи Большой Ноги Кроу, я не удержался и сказал рыжеволосому:

— Какие приятные известия для вашего управляющего! Как он обрадуется, получив их!

— Ты, ты… — он поперхнулся и был так разозлен, что казалось, его хватит удар.

Затем, отдышавшись, он стал грозить мне кулаком:

— Щенок! Ты мне за это еще заплатишь!

Я ничего не ответил. Все смеялись над ним и отпускали замечания, вышучивая его вид — его лицо побагровело от ярости.

Чтобы побудить вождей и их племена двинуться на юг, нам с Питамаканом было уже не обязательно устраивать демонстрацию нашего нового оружия. А прежде я думал, что иначе нам не убедить Большую Ногу Кроу и других вождей разорвать соглашение с северными торговцами. Лидеры племен пошли на это сами из-за оскорбления со стороны Компании Гудзонова Залива.

Однако я подумал, что все же стоит продемонстрировать наши новые ружья, чтобы вожди знали, какие подарки ожидают их по прибытии в Форт-Бентон. Кроме того, я предвкушал, какое впечатление это произведет на рыжеволосого — он будет изнывать от зависти! Поэтому, воспользовавшись кратким затишьем, я сказал:

— Вожди! Я говорил, что Дальний Гром приготовил вам кое-какие подарки. Это совершенно новый вид ружей. У нас с моим «почти-братом» эти ружья уже есть. Хотите выйти и взглянуть, что они позволяют делать?

Все охотно последовали за нами, но вовсе не ожидая чего-то особенного. Большая Нога Кроу объявил об окончании совета. Для Рыжеголового и его переводчика больше не было причин оставаться в палатке, и они тоже вышли из нее. К этому времени вокруг собралась большая толпа народа. В основном это были мужчины. Поскольку в палатке им не хватило места, они стояли вне ее, внимательно прислушиваясь к ходу обсуждения на совете.

Мы с Питамаканом встали во главе этой толпы, а вожди выстроились у нас по бокам. Мы расчехлили карабины и объявили всем, что это новые прекрасные скорострельные ружья. На обнаженном склоне, лицом к которому мы стояли, на расстоянии около семидесяти пяти ярдов посреди серой земли и гравия лежал большой белый камень. Я предложил Питамакану выбрать его нашей мишенью.

Передернув затворы, мы вскинули ружья и начали стрельбу по этому камню: выстрел за выстрелом, так быстро, как только могли прицелиться. Пули часто попадали в него и в землю вокруг. При виде этого зрелища зазвенели восклицания изумленных мужчин. А как только мы опустошили свои обоймы, словно обезумевшие от удивления зрители плотно сгрудились вокруг нас.

Большая Нога Кроу взял мое ружье, чтобы получше рассмотреть. И пока он его разглядывал, наступила полная тишина. Все затаив дыхание следили за его действиями. Он неспеша потянул затвор, затем три или четыре раза проделал это гораздо быстрее, повернулся ко мне и спросил:

— Может ли Дальний Гром дать мне такое ружье?

— Каждый из вождей получит такое же. Пикуни уже купили пять сотен. Еще пятьсот он придерживает для торговли с вами и кутене. А следующей весной наши речные суда доставят вверх по реке еще несколько сотен, — отвечал я.

После этого сообщения толпа подняла оглушительный гам. Я машинально оглянулся и увидел, что Рыжеголовый оставил нас и направился к лагерю каина, где он остановился. Его переводчик уныло брел вслед за ним.

Чем-то этот маленький француз был мне по душе. Он не нес ответственности за грубость Рыжеголового. Я почувствовал, что тот ему не нравится — удовольствие, с каким он переводил послание вождей Скверному Языку, говорило само за себя.

Несмотря на спустившуюся ночь, было еще светло и мы с Питамаканом не уходили в палатку, позволяя множеству желающих из толпы осматривать наши ружья и отвечая на их вопросы. Когда же наконец мы вернулись в дом вождя, то почувствовали себя такими уставшими, что отправили одного из его сыновей оповестить всех пригласивших нас, что нам необходим отдых и сегодня мы не сможем посетить их угощения. Мы провели вечер в разговорах с вождем и посетителями, которые заглядывали к нам, чтобы выкурить одну-две трубки. Все говорили, что они очень рады разорвать соглашение со Скверным Языком и отправиться на юг сражаться с кроу, охотиться в своей южной стране и торговать с Дальним Громом.

И когда мы, натянув на себя одеяла, уже готовились отойти ко сну на своих мягких ложах, в палатку боязливо вошла невысокая стройная женщина. Она села у входа и обратилась ко мне:

— Ататойя! Я принесла тебе слова моего мужа.

— Твоего мужа?

— Да. Это Одиноко Танцующая Мускусная Крыса. Он говорит тебе: «Ататойя, юный сын вождя, сжалься надо мной. Я не люблю Скверного Языка. Я в отчаянии от Рыжеголового. Разреши мне пойти с вами к кутене и на юг к твоему дяде — вождю Дальнему Грому. Я буду просить его дать мне работу. Я могу тянуть барку в бечеве или трапперствовать — как он пожелает. Сжалься надо мной, молодой торговый вождь с юга, и возьми меня с собой!»

— Почему же твой муж не пришел сам просить меня об этом? — спросил я ее.

— Он не может отлучиться. Этот сумасшедший Рыжеголовый держит его при себе.

— Он что-то должен красным курткам?

— Наш долг — цена четырех шкурnote 60 .

Я повернулся к Большой Ноге Кроу.

— Вождь, скажи мне, что ты думаешь об этом человеке, — попросил я.

— Он спокоен и не ленив. Советую вам взять его с собой. Я не осуждаю его за желание покинуть Скверного Языка и Рыжеголового, — ответил вождь.

— Но нам бы не хотелось брать с собой женщин, — засомневался я.

— А я могу и не ехать сейчас с мужем. Если вы его возьмете, то я отправлюсь на юг со своим отцом-кайна и встречу мужа там, — сказала женщина.

— Сможете ли вы раздобыть четыре шкурки? — спросил я.

— Да. У моего отца они есть, и он мне их одолжит.

— Тогда пусть твой муж отдаст их Рыжеголовому и скажет ему, что он рассчитался с торговцами красных курток. После этого он может присоединиться к нам, — объявил я ей.

Тут она накрыла голову плащом и заплакала.

— Что такое, в чем дело? Почему ты плачешь? — спросил я с некоторым раздражением.

— Я плачу от радости, — едва прошептала она. — Я очень боюсь Рыжеголового! Он всегда смотрит на меня с таким вожделением! А теперь это прекратится. Я смогу вздохнуть спокойно. Я спасена!