Все знают, Сюрат-Кемад – величайший из богов, ибо он повелевает и живыми, и мертвыми. Изо рта его берет начало Великая Река – голос и слово Сюрат-Кемада, и все живое берет начало из той Реки.

Мертвые возвращаются к Сюрат-Кемаду по водам Реки, влекомые таинственным, зачарованным течением обратно в утробу бога.

Вновь и вновь Сюрат-Кемад напоминает нам о себе, принимая облик крокодила.

Я, Секенр, сын Ваштэма-чародея, говорю вам это, ибо это – истина.

О том, что мой отец – чародей, я знал еще в раннем детстве. Разве он не умел говорить с ветрами и водами? Засыпая поздно ночью, я не раз слышал, как он делает это. Разве не мог он заставить огонь загореться у себя на руке, просто сведя и разведя ладони? Правда, это пламя никогда не обжигало и было холодным, как речная вода зимой.

Однажды, когда он раскрыл ладони, там сидела сверкающая алая бабочка, сделанная из проволоки и бумаги… но живая! Она летала у нас по дому целый месяц. Никто не мог поймать ее. Как я плакал, когда она умерла и свет померк на ее крылышках! Кучка пепла – вот и все, что осталось от нее…

А еще он творил настоящие чудеса, рассказывая мне истории. Одна из них повторялась особенно часто, и каждый раз с новым продолжением – история о птенце цапли, которого родные братья и сестры вытолкнули из гнезда за то, что ноги у него оказались слишком короткими, а клюва и перьев вообще не было. Вообще-то он был больше похож на мальчишку, чем на птицу. И пока он бродил по свету, страдая от одиночества, с ним произошло множество удивительных приключений – он побывал и в дальних странах, и среди богов, и среди призраков, и даже в Стране Мертвых. Почти целый год отец каждый вечер шепотом рассказывал мне о Мальчике-Цапле, словно это было нашей с ним тайной. Я никому ничего не говорил про этого птенца.

Мама тоже умела творить чудеса, хотя и не зажигала огня в ладонях и не могла создавать ничего по-настоящему живого. Она мастерила геваты, причудливые конструкции из дерева, проволоки и бумаги, которыми славился Город Тростников, и иногда это были изящные фигурки из палочек, словно оживавшие под порывами ветра, а иногда – контуры громадных кораблей и городов, гор и звезд, свисавшие с потолка и медленно поворачивавшиеся в бесконечно сложном танце.

Однажды летом на нее что-то нашло, какое-то умопомрачение, и она много недель подряд день и ночь трудилась не покладая рук, создавая одну единственную вещь. Никто и ничто не могли оторвать ее от этого занятия. Отец, бывало, укладывал ее спать, а она снова вставала и продолжала работу над огромной змееподобной конструкцией из деревянных чешуек, протянувшейся по комнатам через весь дом и подвешенной на кольцах прямо под потолком. Наконец она закончила лицо – наполовину человеческое, наполовину крокодилье, и даже я, шестилетний мальчишка, сразу узнал Всепожирающего Бога, Сюрат-Кемада.

Как только подул ветер, конструкция странным образом изогнулась и заговорила. Мама вскрикнула и упала на пол. Потом эта штука просто куда-то исчезла. Я так и не узнал, что с ней произошло. Выздоровев, мама никогда не вспоминала о случившемся.

Однажды вечером у камина она сказала, что это было своего рода пророчество – бог говорил ее устами. Но как только прозвучат слова предсказания, дух божественного озарения покидает пророка, он становится ненужным богу, и тот попросту забывает о нем, как о старой перчатке. Она не имела ни малейшего понятия, что все это значило, знала лишь, что бог с какой-то целью использовал ее.

Мне показалось, что ее слова испугали даже отца.

В тот вечер он рассказал мне очередное продолжение истории Мальчика-Цапли, а потом дух божественного озарения, диктовавший ему эти рассказы, покинул и его тоже, и они прекратились.

Отец, наверное, был величайшим волшебником Страны Тростников, так как в нашем доме постоянно толпился народ. Люди приходили из города и с болот, многие приплывали по Реке издалека, чтобы купить зелья и снадобья или услышать предсказание. Мама иногда продавала им свои геваты: и предназначенные для религиозных ритуалов, и воплощавшие в себе духов умерших, и просто игрушки.

Тогда я не думал, что чем-то отличаюсь от других мальчишек. Один из моих друзей был сыном рыбака, другой – ремесленника, изготовлявшего бумагу. А я был сыном чародея, точно таким же ребенком.

Мальчик-Цапля в моей любимой истории тоже был рожден в птичьем гнезде, однако…

Я рос и взрослел, а отец становился все более и более скрытным. Посетителей больше не пускали в дом. Склянки и пузырьки со снадобьями передавались им через порог. А потом люди и вовсе перестали приходить.

Неожиданно дом опустел. По ночам я слышал странные пугающие звуки. У отца вновь появились посетители, но они заявлялись в дом лишь перед рассветом. Мне кажется, он заставлял их приходить к нему вопреки их собственной воле. Они ничего не покупали.

Тогда нас с мамой и сестрой Хамакиной стали запирать в спальне, строжайше запрещая показываться оттуда.

Как-то раз я заглянул в щель неплотно пригнанных дверных досок и в тусклом свете освещавших коридор ламп, увидел иссохшую, как обтянутый кожей скелет, фигуру – от странного гостя пахло, как от давно разложившегося утопленника, выброшенного рекой, что протекала у нас за домом.

Вдруг посетитель уставился прямо на меня, словно точно знал, что я прячусь за дверью, и я отшатнулся, едва сдержав крик. Ужасное лицо этого смердящего гостя еще долго преследовало меня в ночных кошмарах.

Мне исполнилось десять. Хамакине – три. В маминых волосах появилась седина. Мне кажется, Тьма начала окружать нас именно в том году. Медленно, но неизбежно из волшебника, творившего чудеса, отец стал превращаться в чародея – черного мага, которого все боялись.

Наш дом стоял на самом краю Города Тростников, там, где начиналось Великое Болото. Это просторное здание с громадным количеством кое-где обветшавших и покосившихся куполов, с напоминавшими узкие пеналы комнатами и зияющими, как глаза, окнами отец приобрел у священника. Дом стоял на высоких сваях в самом конце длинной набережной, соединявшей его с городом. Если идти по этой набережной в противоположном направлении, можно было вначале пройти одну за другой улицы из старых, частенько заброшенных домов, затем выйти на площадь рыбного рынка, потом – на улицу писцов и изготовителей бумаги и наконец – к огромному порту, где стояли корабли, напоминавшие дремлющих китов.

Сразу за нашим домом располагалась плавучая верфь, и я частенько просиживал там, глядя вдаль, на город. Сваи, бревна и громадные здания вытягивались передо мной до горизонта, словно необычайный лес, темный и бесконечно таинственный.