И все это мой враг завещал мне.

Я развернулся и, пошатываясь, поднялся по лестнице, едва не задохнувшись от усилий, захлопнул крышку люка и сел на сундук, закрыв лицо руками и зарыдав навзрыд от всего увиденного и от осознания того, что работавший там, внизу, Декак-Натаэ-Цах, был теперь внутри меня. Мы были неразрывно слиты воедино. Теперь и я стал немного похожим на него. У меня не было возможности разрушить все, что он создал, кроме того существовала ужасающая перспектива, что однажды я и сам сочту все это полезным.

В тот момент я мог лишь – что я и сделал – сдвинуть сундук на крышку люка и запретить пользоваться топкой. Со временем она остынет.

С лампой в руке я вернулся в библиотеку. Среди книг я чувствовал себя спокойнее. Но я все же так и не смог сосредоточиться и вскоре заснул над книгой.

Во сне я спросил: Декак-Натаэ-Цах, каким ты был на самом деле?

Вся оставшаяся часть сна была плодом моего собственного разума, вернее, той его части, куда вселился чародей Луна, а его ответ и стал моим сном.

Я был стариком, помнившим, что значит быть молодым, но память старика не простиралась до моих лет – шестнадцати без месяца или около того. Так что мне, разделенному пополам, было особенно странно возвращаться так далеко в угасающих воспоминаниях старика, в те времена, когда ему было лет двадцать пять или около того, и он был высоким широкоплечим мужчиной со своими надеждами и ожиданиями, так не похожими на надежды Секенра.

Став этим мужчиной, я шел с кем-то рука об руку – во сне я не мог разглядеть лица своей спутницы, но ее присутствие ощущалось очень сильно – по местности, которой я не то что никогда не видел, но и представить себе не мог. Горы с белыми вершинами упирались в небо. Прямо передо мной простирался крутой склон, усеянный белыми и пурпурными цветами, он кончался где-то далеко в долине с лазурными озерами, переливающимися всеми цветами радуги.

Я говорил со своей спутницей на языке, которого я – идущий Секенр – не понимал, но мое спящее «я» чувствовало значение каждого слова, каждой мысли. Но я по-прежнему не оборачивался на свою спутницу, словно спящий не мог вызвать в памяти черт ее лица.

Ответ моей возлюбленной был подобен шепоту отдаленного ветра. Теперь я был абсолютно уверен, что во сне она была моей возлюбленной, той, которую любил юноша и которую старик вспоминал с таким пылом. Я кивнул – мне было приятно то, что она сказала, хотя Секенр, подслушивавший их разговор, не понял ни слова.

В этом сне было и ощущение радости и мучительное сожаление о том, что все не осталось по-прежнему, как было когда-то на пурпурном склоне, о том, что нельзя было предотвратить будущих мук и страданий. Видевший сон сидел со своей возлюбленной на скале над обрывом и смотрел вниз на озера, на облака плывущие над ними и отбрасывающие дрейфующие тени на землю и воду. Задевая тяжелыми сапогами камни, он вытянул свои длинные ноги в подбитых мехом штанах. Мелкие камешки посыпались в долину. Издали раздалось эхо – голос гор, подобный грому затихающей грозы. Над ними с резкими криками кружилась стая белых птиц.

Любимая прильнула к нему, теплая и мягкая, положила голову ему на плечо. Они снова заговорили на непонятном языке.

Но небо мгновенно потемнело, словно солнце закрыли гигантскими ставнями. Рассерженный юноша поднял взгляд. Он прокричал слова вызова и поднял руку, чтобы сотворить знак.

Он проклял Луну, плывшую в одиночестве в беззвездном небе, и у него на глазах Луна стала убывать, съеживаться, превращаясь в уродливое, деформированное лицо с черным ртом, широко раскрытым в крике боли.

Юноша оттолкнул от себя возлюбленную, с криком вскочил на ноги, Луна закричала в ответ, и ее ужасающий голос, заполнивший весь мир, пародировал его собственный голос, и даже лицо луны стало чудовищной карикатурой на его собственное лицо.

Он снова закричал и упал на колени. Боль была подобна ожогу. Его лицо плавили, медленно придавая ему другую форму, а он ничего не мог с этим поделать. Секенр-внутри-другого кричал на языке Страны Тростников, а я-который-был-не-я ощущал, как под пальцами, которые не в силах помешать этому, кожа, мышцы и кости плавятся подобно воску, как удлиняются лоб и подбородок.

Он в последний раз повернулся к своей возлюбленной, крича и умоляя, и в этот момент я впервые увидел прекрасное бледное лицо женщины с длинными черными волосами – ее глаза были широко раскрыты, руки подняты вверх, чтобы отгородиться от него, и она кричала, кричала…

Неожиданно я проснулся – моя голова съехала со стопки книг, больно стукнувшись о стол. Вокруг царила кромешная тьма, и какое-то мгновение я не мог понять, где нахожусь. Затем руки нащупали погасшую лампу, и я вспомнил, что сижу в библиотеке. Я спустился с высокого табурета и немного постоял, вцепившись в край стола в ожидании, пока кровь прильет к моим затекшим и онемевшим ногам.

Захватив лампу с собой, я поковылял обратно в лабораторию, раздул там угли в жаровне и вновь зажег лампу.

Пол у меня под ногами по-прежнему был теплым. Топка еще не остыла. Убывающая, но еще почти полная луна лила свой свет в окно, оживляя фигурки людей, зверей и птиц, ярко вспыхивавших синим, зеленым, золотистым.

У меня за спиной зашуршали шаги.

Я волчком развернулся на месте. В дверном проеме напротив меня стояла одетая в белое женщина, прекрасная, белокожая, с длинными темными волосами.

– Где мой возлюбленный? – спросила она на каком-то незнакомом языке, который я только-только начал понимать. Слова сами поднимались у меня в сознании, как пузыри со дна тихой заводи. Без сомнения, это был родной язык Луны, чьим истинным именем было Декак-Натаэ-Цах, который когда-то жил вместе с этой женщиной в далекой высокогорной холодной стране. А теперь его мысли и воспоминания смешались с моими – новый оттенок боли замешанный в общую палитру красок. Но он был отдален от меня двойной дистанцией. Я ведь даже не убивал его. Это сделал Орканр, завладевший телом Секенра. Так что Луна-внутри-Орканра-внутри-меня открывался мне очень медленно, и его родной язык всплывал в моем сознании постепенно, слово за словом.

– Где мой возлюбленный? – повторила женщина. – Этой ночью я пришла к нему, как приходила в такие ночи все эти годы, а он никогда не забывал встретить меня.

Она протянула ко мне сморщенную руку мумии, поразительно контрастировавшую с совершенно не тронутым годами лицом.

– Госпожа, – ответил я ей на древнем языке мертвых, так как теперь я знал, что эта женщина уже давно умерла и возвращалась лишь во время убывающей луны благодаря магии ее любовника-чародея. – Госпожа, он не сможет встретить вас ни этой ночью, ни любой другой. Ибо теперь он покинул мир живых так же, как и вы.

Опешив, она отступила и прошипела:

– Он еще здесь. Здесь все наполнено его духом.

– Госпожа, – обратился я к ней. – Позвольте мне проводить вас, так как я знаю дорогу в царство Сюрат-Кемада, где приготовлено для вас место, где вы и будете ожидать прихода вашего возлюбленного. Отправляйтесь туда. Идите в Страну Мрака, где мгновения и столетия слились воедино. Будьте терпеливы. Ваше пребывание там продлится не дольше мига.

Пошатываясь, она двинулась к центру комнаты, а я отступал от нее, держа перед собой лампу. В свете лампы я видел, что она плачет – ее прелестные щеки блестели, словно покрытые крошечными брильянтами.

– Что ты знаешь о любви, дитя? Очень немного, как я думаю. Ты уже слишком хорошо знаком с убийством и со смертью, но любовь чужда тебе. Тебе не понять, по чему я возвращаюсь, даже такой, какой я стала, чтобы соединиться со своим возлюбленным.

В ярости она протянула похожие на когти руки, стремясь разорвать меня на части.

Во мне проснулся чародей Луна. Меня потрясла его боль. Он плакал. Его рыдания вырвались из моего горла. Его слезы градом потекли по моему лицу. Его слова на странном гортанном языке успокоили мертвую, но он говорил настолько быстро, что я не успевал переводить его фразы.