Я вышел из-за стола, взял механическую руку и попытался починить ее, снова натянув кожу, чтобы получше рассмотреть устройство – вещь сложная и, без сомнения, мудреная, но все же остающаяся просто неодушевленным предметом, не представляющим особого интереса. Бумажная маска была не столь впечатляющей, но более загадочной – простой лист картона с грубо нарисованными чертами лица и прорезями вместо глаз. Она уже утратила какое-либо сходство с живым лицом.

Я вновь был дома, дома… В доме своего отца. Нет, в своем собственном доме, который я от отца унаследовал. По крайней мере, на какое-то, пусть и короткое время, я стал не чародеем, пытающимся поступить в Школу Теней, а вернувшимся домой Секенром.

Я внимательно исследовал все закоулки в поисках неожиданных и незваных гостей, но шел по дому, с любовью и нежностью прикасаясь к хорошо знакомым вещам, подолгу стоя в знакомых комнатах, вспоминая.

Вернувшись в мастерскую, я взял в руки бутылку с тем, что когда-то было чародеем заргати Харином-Иша, чье тайное имя переводилось, как Душа Рыбы.

– Ну, и как тебе теперь плавается, Рыба? – спросил я.

Тварь в бутылке пискнула тонким пронзительным голоском и забилась о стекло. Содрогнувшись от отвращения, я поставил бутылку обратно на полку.

Дом остался почти таким же, каким был, когда я его покинул. Время здесь двигалось невероятно медленно, так что языки замерзшего пламени лишь немного поменяли свою форму, но ничего пока не сгорело. Наверное, за тысячелетие они, подобно раковой опухоли, сожрут дом, но сейчас они неподвижно висели в воздухе, сверкая, как тонкие, почти прозрачные листы металла.

Я открыл дверь, которой не касался много лет, и заглянул в родительскую спальню. Никому не нужная кровать расплывалась во мраке. Пахло пылью и сыростью. Отец с матерью не спали здесь с давних пор (я был тогда совсем маленьким) – последствия отцовских занятий черной магией стали проявляться настолько ужасно, что мама перебралась ко мне с Хамакиной.

Затем я зашел в собственную спальню. И там все осталось по-прежнему – свет только что взошедшей луны лился сквозь открытое окно, которое я не смог закрыть из-за потока стрел. Хамакина улетела через это окно навстречу своей смерти, и сделал это мой отец, Ваштэм.

Громадное горящее копье-снаряд так и осталось торчать в кровати, словно оно разрушило все, оставшееся от моей прежней жизни. Оно говорило мне: нет, ты никогда больше не будешь жить здесь, никогда не станешь таким, каким был прежде.

Я вновь попытался вытащить его, но у меня не хватило сил.

Я бросил это безнадежное занятие. Больше мне не жить в этой комнате. Но вначале я, с забившимся от волнения сердцем, подошел к своему письменному столу и открыл школьную сумку, которую оставил здесь давным-давно. Я затрепетал, увидев, что страницы моей рукописи не пострадали, и тихо заплакал, когда дошел до последней страницы, над которой стрела пробила мне запястье, и засохшая кровь разлилась между букв, придав пророческое значение всему абзацу.

Я положил первые главы своей истории к остальным в водонепроницаемую сумку, а затем выгреб из старой школьной сумки все, что там осталось: ручки, закупоренные пузырьки с чернилами, перочинный ножик, несколько монеток, деревянную статуэтку Бель-Хе…

Я едва не написал Хемада на манер Дельты. Нет, пусть он будет Бель-Кемадом, как говорим мы в Стране Тростников, Всепрощающим Богом, Повелителем Весны.

Порывшись в вещах, я собрал кое-что из своей старой одежды, затем отступил во тьму родительской спальни и сел на давно пустовавшую кровать, покрытую слоем пыли. Я ждал, наверное, несколько часов того, что вот-вот должно было произойти.

И вновь мною овладела ностальгия по прежним временам. Почему я не могу остаться здесь, снова стать простым мальчишкой, Секенром из Страны Тростников? Я буду просыпаться по утрам, отправляться в кухню, чтобы позавтракать вместе со своей сестрой и матерью, и мы будет счастливы, как и прежде. А чуть позже мы с Хамакиной наверняка отправимся в город и будем учиться писать у Велахроноса или просто бродить по улицам и разглядывать в ларьках и павильонах вещи, которые не можем купить.

Нет. Я прекрасно понимал это. Я добрался до Школы Теней отсюда, из старой спальни своих родителей. Все мои чувства и переживания были попросту еще одной проверкой, экзаменом или ловушкой, расставленной каким-то неизвестным врагом. Если я попадусь в нее, если забудусь и утрачу бдительность, то скоро сам окажусь в бутылке или стану частью своего убийцы. В этом я не сомневался ни минуты.

Я, Секенр, понял это сам. Никто не предупреждал меня. Я самостоятельно пришел к этому заключению, я стал чем-то большим, нежели просто маска своего отца или сосуд, содержащий в себе других чародеев.

Я решил поступить в Школу Теней, и я решил войти в нее из собственного дома, где родные стены оказывали мне поддержку, придавая силы.

Какое великолепное самооправдание – вновь вернуться сюда, чтобы засесть за старую рукопись, остаться среди всего, что было мне бесконечно дорого. Нет, я, Секенр, уже не верил, что прежний Секенр мог быть настолько глуп. Лишь в совершенстве овладев своим искусством, окончив Школу Теней, я смогу вернуться к своей рукописи в любое время, когда мне этого захочется.

– Значит, Секенр, – сказал мой отец внутри меня, – ты должен оставить рукопись у себя в комнате, чтобы потом вернуться за ней.

Прошли часы, но ничего не изменилось. Я зажег свечу, поставил ее на ночной столик своей матери, положил сумку с рукописью себе на колени и, использовав ее вместо подставки, написал об этом несколько абзацев. Но в таких условиях я даже и не пытался исправить смазанную заглавную букву.

Один раз что-то, вполне возможно, бывшее ночной птицей, влетело сквозь закрытое ставнями окно. Я даже не поднялся посмотреть, в чем дело.

Чуть позже я стал изучать слабый свет, льющийся в щели между ставнями. Но это была всего лишь луна, медленно плывущая по ночному небу.

Я зевнул, вконец уверившись, что этой ночью ничего больше не произойдет. Закончив писать, я положил обе сумки – и с рукописью, и с одеждой – рядом с кроватью, чтобы при необходимости успеть схватить их, вытряс пыль из верхнего одеяла и собрался спать.

Но сначала обязательная мера предосторожности – необходимо гарантировать собственную безопасность. Я развесил магическую паутину вокруг постели.

Прежде я никогда не упоминал об этом. Конечно, это было тайной древних магов, но не относилось к великим, тщательно хранимым секретам. Я не боюсь признать, что, научившись управлять пламенем собственного тела, можно вытянуть из рук горящие шелковые нити, тонкие-тонкие, невидимые для глаза непосвященного. Спящий чародей всегда окружает себя ими. Любое прикосновение к ним обожжет незваного гостя, или – если чародей обладает достаточно скверным характером – захватит в ловушку и сожжет до смерти, хотя само пламя является иллюзорным. Чародей подобен пауку, отдыхающему на своей сети. Малейшая ее вибрация обязательно разбудит его.

Обмотавшись паутиной с головы до ног, совершенно обессилевший, я лег в родительскую постель, и ко мне моментально пришли те сны, что приходят, если ты с головой погружен в один единственный бесконечный сон, называемый черной магией.

Таковы были сны Секенра, чародея, в его первую ночь в Школе Теней.

Прохладный сырой ветер тронул мое лицо. Я сел, открыл глаза и увидел, что нахожусь уже не в отчем доме. Насквозь пропитавшаяся пылью кровать покоилась среди тростников. Над головой сияло такое множество звезд, какого я в жизни не видел, словно прежде был слеп или никогда не смотрел в небо, и лишь теперь мне по-настоящему открылась вся его красота.

Спал ли я или бодрствовал на самом деле? Обсуждать этот вопрос не имеет никакого смысла.

Очень долго я сидел, слушая ветер, шуршащий в тростниках, и кричавших вдали ночных птиц. А потом внезапно в небо поднялась цапля.

Босоногая фигура в белой мантии подошла к кровати прямо по воде – там, где она ступала, по поверхности реки расходились круги. На ней была покореженная маска из черненого серебра.