Многие из них обращались ко мне на языках, которых я никогда прежде не слышал. Лишь некоторые говорили о знакомых мне местах и людях. И именно их я пугался больше всего. Я не хотел, чтобы кто-то из них узнал меня. Я снова лег на дно лодки и положил диски на глаза. Через какое-то время я задремал, и хотя спал урывками, мне постоянно снился отец. Он расхаживал взад-вперед по темной поверхности воды, и от его длинной, волочившейся за ним мантии по воде расходились волны; ярость искажала его лицо. Один раз он остановился, схватил меня и начал отчаянно трясти, повторяя:

– Нет, сынок, нет. Совсем не этого я хотел для тебя. Я приказываю тебе. Я запрещаю тебе… потому что я по-прежнему люблю тебя. Возвращайся в Страну Тростников. Возвращайся!

Во сне я ответил ему:

– Отец, я вернусь, если ты позволишь мне взять с собой Хамакину.

Ничего не ответив, он продолжал нервно расхаживать и злиться – он был настолько взвинчен, что даже не спросил меня, люблю ли я его по-прежнему.

Меня разбудило негромкое пение, пело множество голосов – звук был негромким, словно ветер принес его откуда-то издалека. Я снова сел, убрал диски в сумку и увидел громадную трирему, несущуюся прямо на меня, ветер раздувал ее паруса, а весла гребцов взбивали воду в пену.

Но она была нематериальной, такой же, как призраки в тростниках – мираж, легкая струйка дыма. Голоса гребцов звучали приглушенно, дробь задающего им темп барабана слышалась, как ворчание грома отдаленной, уходящей грозы. Сквозь корпус и парус судна светили звезды, а пена от весел была призрачной – вода вокруг меня по-прежнему оставалась черной, гладкой и неподвижной.

Это было удивительно, но ничего загадочного и таинственного в этом не было, так как Великая Река совпадала в пространстве с Рекой Смерти, хотя текли они в разных направлениях. Иногда речникам удавалось мимолетным взглядом заметить суда, движущиеся по обратному течению – едва различимые в ночи силуэты. Они считали это недобрым знаком и спешили принести жертву, чтобы смягчить гнев бога, которого они, по их мнению, рассердили.

Теперь же на Реке Смерти я сам видел живых как фантомов. Трирема нависла надо мной, а затем моя лодка прошла прямо сквозь нее. На миг я оказался среди гребцов, ощутил запах пота от их натруженных тел. Затем мимо меня проплыла роскошно обставленная каюта. Там пировал знатный господин в окружении своей свиты. Мне показалось, что это был сам сатрап Страны Тростников. Одна дама из его гостей замерла с чашей в руке. Наши глаза встретились. Она показалась мне скорее удивленной, чем испуганной. Она отпила глоток вина, как будто совершала мне возлияние, принося жертву, как богу.

Трирема прошла мимо, и я снова устроился на дне лодки с дисками на глазах, отцовский меч я прижал к груди.

Я снова заснул, но на сей раз мне приснилась мешанина из неясных теней и звуков, разгадать которую я не смог. Проснулся я от голода и жажды, сделал еще глоток из фляги и немного поел из запасов в сумке.

Пока ел, я неожиданно понял, что река больше не несет меня. Моя лодка стояла абсолютно неподвижно посреди бесконечного черного мертвого болота под серыми звездами. Даже эватимы и призраки исчезли.

Тут я испугался по-настоящему. Я понял, что могу остаться здесь навсегда. Нет, я был просто уверен в этом. Всепоглощающий Бог каким-то образом обманул меня, но и Страна Мертвых не примет меня, пока я жив.

Уже давясь последним куском хлеба, я закрыл сумку и воззвал, чуть не плача:

– Сивилла! Помоги мне! Я заблудился!

Небо заметно посветлело. Я стал различать не только тростники, но и поднимающиеся из болот гигантские деревья, сухие и бесплодные, они напоминали потрескавшиеся каменные колонны.

Большая часть звезд померкла. Я подумал, что сейчас встанет Луна – немыслимо, я рассчитывал увидеть здесь Луну! – но вместо нее в небесах возникло лицо Сивиллы, огромное, бледное и круглое, как Луна. Какое-то время она молча разглядывала меня, а я боялся заговорить с ней. Затем ее лицо сморщилось, как искаженное отражение в воде, когда в тихую заводь бросают камень, и она исчезла, но из тростника прошелестел ее голос:

– Чародей, сын чародея, ты сглупил, позвав меня. Ты уже близок к цели, так что мог бы и сам найти дорогу. Но если тебе все же нужен проводник, сунь руку в воду и ищи его там.

– В воде? – переспросил я, моментально испугавшись, что, задав этот вопрос, воззвал к Сивилле во второй раз. Но Сивилла не ответила.

Я опустил руку в ледяную воду, хотя ужасно боялся скрывающихся там эватимов. Я шарил в воде, растопырив пальцы и водя рукой из стороны в сторону. Лежа на дне лодки и перевесившись за борт, я пытался понять, что означает эта новая загадка Сивиллы. Вдруг мои пальцы коснулись чего-то мягкого и скользкого, как речные водоросли, и я потянул.

На поверхности показалась рука, затем – другая. От неожиданности я выпустил свою добычу. Руки вцепились в доски обшивки, и лодка накренилась под тяжестью того, кто карабкался на борт. От него исходил резкий, буквально сшибающий с ног запах разложения – гниющей плоти. Длинные пряди волос падали на лицо с оголившимися костями.

Когда это создание открыло глаза и заговорило, я закричал и кричал, не в силах остановиться – я понял, что это моя мать:

– Секенр…

Я закрыл лицо руками и судорожно рыдал, стараясь вспомнить ее такой, какой она была при жизни, когда-то, уже так давно…

– Секенр… – Взяв меня за запястья, она ласково отстранила мои руки от лица. Ее прикосновение было холодным, как поцелуй Сивиллы.

Я отвернулся от нее.

– Мама, я не ожидал… – больше я ничего не смог выдавить из себя, вновь разрыдавшись.

– Сынок, и я не ожидала увидеть тебя здесь. Это действительно так ужасно.

Она притянула меня к себе, я не сопротивлялся, и пока я лежал, спрятав лицо у нее на коленях, – моя щека касалась ее мокрого грязного платья, она нежно гладила меня по лбу оголившимися костями пальцев. Я рассказал ей обо всем, что произошло: о смерти отца и о его возвращении за Хамакиной.

– Я – грех твоего отца, который наконец должен к нему вернуться, – сказала она.

– Мама, он действительно?..

– Убил меня? Да. Но это еще далеко не самое худшее из того, что он сделал. Он больше виноват перед тобой, Секенр, и, бесспорно, перед богами.

– Не думаю, что он замышлял в отношении меня что-то дурное, – сказал я. – Он говорит, что по-прежнему любит меня.

– Наверное, это так. И все же он принес в мир очень много зла.

– Мама, что мне делать?

Ее острый, холодный палец обвел круг вокруг метки у меня на лбу.

– Пришло время снова отправиться в путь. Лодка тебе уже не нужна. Ты должен оставить ее.

Я с возрастающим страхом смотрел на непроглядную черную воду.

– Я не понимаю… Мы… поплывем?

– Нет, сынок, любимый. Мы пойдем. Выходи из лодки, пойдем.

Я перевесил ногу за борт, погрузив ее в ледяную воду, и неуверенно посмотрел на нее.

– Смелее. Неужели после всего, что ты испытал, тебя остановит всего лишь еще одно чудо?

– Мама, я…

– Давай.

Я повиновался ей и ступил на воду. На ощупь она напоминала холодное стекло под моими босыми ногами. Она последовала за мной, а лодка медленно уплыла прочь. Я обернулся, пытаясь проследить за ней взглядом, но мать взяла меня за руку и повела в каком-то ей одной ведомом направлении.

Ее прикосновение, как и прикосновение Сивиллы, напоминало прикосновение ртути.

Русло расширилось, здесь нас поджидали эватимы. Течение заметно усилилось – появились бесшумные волны, воронки и водовороты, закручивающиеся вокруг безжизненных деревьев. По отмелям бродило множество призраков, но ни один из них не окликнул нас. Они просто останавливались, поворачиваясь вслед за нами, когда мы проходили мимо. Среди них был и мужчина в блестящих доспехах, в руках он держал свою отрубленную голову.

Нас окружили речные суда, прочные, черные и бесшумные, не фантомы из мира живых, а настоящие погребальные суда. Мы прошли вдоль роскошной Длинной барки, ее выгнутые борта высоко поднимались над водой, внутри квадратной палубной каюты горел фонарь. В каюту заползли эватимы, и барка закачалась. Я слышал, как они, расталкивая друг друга, ломятся в дверь.