Эта мысль, как и другие, была мгновенной вспышкой. Пока она проносилась в его мозгу, он жадно смотрел со здания вниз. Расстояние, отделявшее его от соседнего строения, казалось не шире десяти футов. Но теперь он обнаружил нечто, чего не мог заметить с холма. На разных уровнях находились дорожки в несколько дюймов шириной. По ним осуществлялось пешеходное движение птичьего города. Прямо под Гросвенфом два индивида двигались навстречу друг другу по одной узкой дорожке. Они, казалось, совершенно игнорировали тот факт, что она располагалась в ста или больше футах от поверхности улицы. Они шли свободно и легко. Каждый развернул ту ногу, что находилась ближе к внутренней стороне дорожки и обогнул другого. По другим уровням шагали другие существа. Они проделывали те же хитрые маневры и двигались так же непринужденно. Наблюдая за ними, Гросвенф догадался, что их кости тонкие и полые и что тела их очень легкие.

Картина вновь изменилась, потом еще раз. Место действия переносилось с одной улицы на другую. Он увидел, как ему показалось, возможную вариацию условий воспроизводства. Некоторые изображения выдвинулись вперед, так что ноги, руки и большая часть тела оказались свободными. Другие оставались в прежнем состоянии раздвоения. Родитель казался безучастным к росту нового тела.

Гросвенф пытался разглядеть внутренность одного из зданий, когда картина начала исчезать со стены. Через мгновение город исчез совсем, а на его месте появилось двоящееся изображение. Пальцы изображения указывали на энцефало-аджустер. В значении этого жеста не приходилось сомневаться: свою долю сделки они выполнили. Настало время для Гросвенфа выполнить свою.

С их стороны было наивно ожидать, что он это сделает, но беда была в том, что он должен был это сделать. У него не было иного выхода.

«Я спокоен, я расслаблен, — произнес голос Гросвенфа, записанный на магнитофон. — Мои мысли ясны. То, что я вижу, может быть бесполезно для объясняющих центров моего мозга. Но я видел их город таким, каким они его считают. Независимо от того, имеет ли смысл виденное и слышанное мною, я остаюсь спокойным, расслабленным и чувствую себя непринужденно…»

Гросвенф нарочито внимательно выслушал запись и повернулся к Корите.

— Все так, — сказал он.

Конечно же, может наступить время, когда он не будет в состоянии сознательно выслушать запись. На она все равно не пропадет даром, и этот текст еще тверже запечатлеется в его памяти. Все еще слушая, он в последний раз осмотрел аджустер. Все было так, как он хотел.

Кориту он проинструктировал так.

— Я устанавливаю автоматическую отсечку на пять часов; если вы опустите этот рубильник, — он указал на красную рукоятку, — то сможете освободить меня задолго до этого срока. Но воспользоваться им вы можете только в случае крайней необходимости.

— А что вы считаете случаем крайней необходимости?

— Возможность нападения на нас. — Гросвенф колебался. Ему бы хотелось назвать целый ряд подобных возможностей, но то, что он собирался сделать, было не просто научным экспериментом. Это была игра не на жизнь, а на смерть. Готовый действовать, он положил руку на контрольный диск, но остановился.

Наступил решающий момент. Через несколько секунд совместный разум бесчисленного количества особей птичьего народа завладеет частью его нервной системы. Несомненно, они попытаются взять его под свой контроль, как взяли под контроль всех людей на корабле, кроме Кориты. Он был склонен считать, что ему придется противостоять группе умов, работающих вместе. Он не видел ни машин, ни даже колесного транспорта — самого примитивного из механических приспособлений. Он считал само собой разумеющимся, что они пользуются камерами типа телевизионных, и догадался, что видит город глазами его обитателей. Подобные виды телепатии были сенсорным процессом, таким же острым, как и само видение. Нематериальная сила миллионов птицеподобных обитателей планеты могла проскочить через барьер скорости света. Она не нуждались в машинах.

Гросвенф не мог надеяться на усиление результата его попытки стать частью их коллективного сознания. Все еще слушая запись, Гросвенф манипулировал диском настройки, слегка изменяя ритм собственных мыслей. Он вынужден был делать это весьма осторожно. Даже если бы он и захотел, он не смог бы предложить чужим полной настройки. В этих ритмических пульсациях заложена возможность изменения психики в сторону здоровья-нездоровья, возможность влияния на внутренние регулировочные процессы. Ему приходилось ограничивать своего реципиента волнами, которые можно было бы зарегистрировать как психологический эквивалент здоровья.

Аджустер перенес их на луч света, который в свою очередь направил их прямо на изображение и был затронут световыми волнами, но пока никак этого не выказывал. Гросвенф не ожидал дополнительных доказательств и поэтому не был разочарован. Он был убежден в том, что результат станет очевидным лишь через посредство изменений в лучах, которые на него направляют они. А это — он был в этом уверен — ему удастся распознать.

Ему было трудно концентрироваться на изображении, но он заставил себя это сделать. Энцефало-аджустер начал явственно вмешиваться в его видение. Но он все так же твердо продолжал смотреть на картину.

«Я спокоен, я расслаблен. Мои мысли ясны…» — только что эти слова громко звучали в его ушах. И вот уже они исчезли. Вместо них послышался рокочущий звук, похожий на отдаленный гром.

Шум медленно стихал. Он перешел в ясный шорох, похожий на шуршание крупных морских ракушек. Гросвенф увидел слабый свет. Он был далеким и тусклым, как будто пробивался сквозь слой плотного тумана.

«Я все еще контролирую себя. Я получаю ощущения через их нервные системы. Они получат через мою».

Он мог ждать… Он мог сидеть и ждать, пока его мозг не начнет давать истолкование тем ощущениям, что телепатируются их нервными системами. Он может сидеть здесь и ждать…

«Стоп! Спокойно! — подумал он. — Зачем они это сделали?»

Тревога обострила его восприятие. Он услышал далекий голос, произносивший:

— Независимо от того, имеет ли смысл виденное и слышанное мною, я остаюсь спокойным…

Внезапно он ощутил зуд в носу.

«У них нет носов, — подумал он, — по крайней мере, я не видел ни у одного. Следовательно, это зависит или от моего носа, или от какой-то случайности».

Он потянулся, чтобы почесать его, и ощутил резкую боль в желудке. Если бы он смог, он бы согнулся от боли, но он не мог. Он не мог почесать нос. Он не мог положить руки на живот.

Потом Гросвенф понял источник зуда и источник боли находятся вне его тела. И они совсем не обязательно должны быть связаны с другими нервными системами. Две высокоразвитые формы жизни посылали сигналы одна другой — а он надеялся, что тоже посылал сигналы — ни один из которых не мог быть объяснен. Его преимущество состояло в том, что он этого ожидал, а чужаки, если они находились в стадии феллаха и если теория Кориты была верна, не ожидали и не могли этого ожидать. Понимая это, он мог надеяться на адаптацию. Они же могли прийти в большое замешательство.

Зуд исчез. Боль в желудке переросла в чувство тяжести, как если бы он переел. Горячая игла вонзилась ему в спину, проникая в каждый позвонок. На полпути вниз она превратилась в лед, а потом лед растаял, и ледяной поток побежал по спине.

Нечто — рука? кусок металла? щипцы? — захватило его бицепсы и едва их не разорвало. Боль отдалась в его мозгу пронзительным криком: он почти потерял сознание.

Когда чувство боли исчезло, Гросвенф был страшно измучен. Все это было иллюзией. Нигде ничего не происходило — ни в его теле, ни в телах птицеобразных существ. Его мозг получил ряд импульсов посредством зрения и неверно их понял. При таком близком контакте удовольствие могло стать болью, любой стимул мог воспроизвести любое чувство. Эти существа могут и ошибаться, что не так уж и страшно.