Предлагаемая вниманию читателя книга британского историка, профессора Г.Г. Кёнигсбергера «Средневековая Европа, 400-1500 годы» представляет собой университетский учебник. Писать предисловия к учебникам – дело в общем-то ненужное. Учебник включает некое отстоявшееся знание, с которым и полемизировать как-то неловко, посему предисловие грозит выродиться в смесь аннотации и панегирика. Однако перед нами учебник британский, то есть отстоявшееся знание – не наше, а иностранное. Это значит, что отечественному читателю предъявлены некие предварительные итоги (окончательных итогов в любой науке попросту не существует) иной исторической школы, иной исторической традиции, известной лишь специалистам, но не широкому читателю. А вот в эту традицию нашего читателя можно и нужно ввести, с этой школой можно и нужно полемизировать. Потому-то не то чтобы классическое предисловие, но некий вводный текст действительно необходим.

«Средневековая Европа, 400-1500 годы» открывает трехтомный труд британских историков «История Европы», охватывающий период с 400 по 1980 годы. При чтении данного и иных томов «Истории Европы» отечественный читатель наверняка столкнется с некоторыми проблемами, может быть не очень явными, для западного читателя давным-давно если не решенными, то настолько хорошо известными, что кажутся само собою разумеющимися, почти наскучившими. Для отечественного же читателя эти проблемы даже и не поставлены, но неявность этих проблем не делает их менее важными. Возникают два вопроса, точнее один двуединый: почему Европа? что такое Европа?

Первый вопрос навскидку кажется просто глупым, и на него хочется ответить вопросом же: а почему бы и нет? Почему не может быть истории Европы наряду с историями Африки, Латинской Америки, США, отдельных государств Европы – Великобритании, Франции, Германии? Чем Европа хуже (или лучше) иных регионов или ее собственных частей? Ничем! С последним заявлением, безусловно, солидаризируется сам Г. Кёнигсбергер: «Мы должны еще раз подчеркнуть – нельзя ставить вопрос так: почему европейская цивилизация оказалась лучше других. У нас нет критериев, позволяющих определить, что „лучше“, а что „хуже“. Да, так, не лучше и не хуже, а иначе.

Само это ощущение «инаковости», то принимая гипертрофированные формы, то практически исчезая, присутствует в сознании почти всех европейцев и почти всегда, – но все же не всех и не всегда! – в аксиологическом, оценочном смысле. Мы, эллины, лучше их, варваров. Мы, христиане, лучше их, неверных. Мы, просвещенные интеллектуалы, лучше их, дикарей. Мы, белые люди, лучше их, черных. И т. д. и т. п. В конце XVIII в. такой взгляд был поставлен под сомнение, а к середине ХХ-го объявлен прямо-таки неприличным. Громко и безапелляционно было заявлено, что все люди – братья, независимо от расы, социального положения, вероисповедания и прочего. Историческая наука сделала из этого (разумеется, не только из этого) свои выводы. Ее адепты утверждали, что мировая история развивается по неким законам, таким же объективным, неотменяемым и универсальным, как и законы физики. С точки зрения, например, историософии марксизма (и особенно его вульгаризированной формы – так называемого марксизма-ленинизма), все общества, пройдя одинаковые стадии развития – первобытнообщинный строй, рабовладение, феодализм, капитализм, – идут к коммунизму. Значит, можно отыскивать и описывать рабовладение в Индии либо феодализм в Японии. Эту схему распространяют и на историю культуры, обнаруживая Возрождение в Китае или Армении.[1]

Внешне подобному универсализму противостоят теории замкнутых культур[2] или неабсолютно замкнутых, способных передавать свои достижения иным, но все же самодостаточным цивилизациям.[3] Однако все эти теории также исходят из презумпции всеобщего закона: цивилизации зарождаются, расцветают, гибнут (такова самая простая схема) либо, ко всему этому, «надламываются», порождают «универсальные государства» или «универсальные церкви», переживают «ренессансы» и т. д. и т. п. (я использую термины А.Дж. Тойнби). То есть цивилизации, конечно, различны, но управляющие ими законы одинаковы. Используя излюбленную сторонниками подобных теорий метафорику, сосна на севере диком, разумеется, отличается от пальмы, но законы роста деревьев одни и те же.

Методологические основы таких взглядов понятны. Историческая наука возникла в Европе и конструировалась на европейском материале. Так, еще в конце XVII в. немецкий ученый Христиан Келлер, исходя из политического, имперского даже принципа, разделил историю на древнюю – до падения Рима в 476 г., средневековую – до падения Нового Рима – Константинополя в 1453 г. и новую, продолжающуюся доныне. Позднейшие историки, отказавшись от имперского принципа и добавив древнейшую (первобытную) и новейшую (то ли с Первой мировой войны, то ли с Русской революции 1917 г.) истории, все равно придерживались того же членения.

Попытки отвергнуть эту схему в применении если не к европейской, то к мировой истории наталкивались на возражения и обвинения в европоцентризме. «Что же, – заявляли сторонники всеобщности исторических законов, – вы считаете, что у европейцев было Возрождение, а у китайцев (или армян) его не было? Значит, по-вашему, китайцы (или армяне) хуже европейцев?» Оные сторонники не замечали, притом совершенно искренне, что они-то и есть европоцентристы чистейшей воды, прилагающие, пусть и из лучших побуждений, европейский аршин ко всем и вся. Авторитетно признано, что Возрождение – это хорошо, значит, оно должно быть везде; не менее авторитетно признано, что феодализм был в Европе, значит, он тоже должен быть везде. С этим еще в 1922 г. спорил известный немецкий философ Эрнст Трёльч: «…используя в действительности только западное, европейско-американское развитие, выдают живущих в этих границах людей за человечество, а само это развитие – за всемирную историю и развитие мира. ‹…› Иногда же говорят, что речь идет не о биологическом понятии человечества, а о его идее и идеале, а они развиты в своем определении именно на Западе или – лишь там действительно осуществлены. Но это все не более чем наивное или утонченное высокомерие европейца… В европейском мышлении всегда присутствует завоеватель, колонизатор и миссионер».[4]

Признание единого для всех обществ закона исторического развития приводит, как это ни парадоксально звучит, именно к тому, от чего сторонники данной позиции стремятся решительно отмежеваться: к аксиологическому, ценностному подходу – «лучше / хуже». Действительно, примем как данность непреложный исторический факт: по меньшей мере с эпохи Великих географических открытий, «стартовавшей» в конце XV в., начинается и в XIX в. достигает апогея внешняя экспансия Западного мира. Не китайские джонки приплыли в Лиссабон, а португальские каравеллы – в Макао; не государство Великих Моголов завоевало Великобританию, а англичане – Индию; не система сёгуната торжествует в Европе, а парламентская монархия – в Японии; философия Гегеля является обязательным предметом для гуманитариев в китайских университетах, конфуцианство в европейских высших школах – спецпредмет. Скажу проще: сегодня джинсы в Японии – повседневность, кимоно на Западе – экзотика. То есть мир становится западным, вестернизируется, говоря научным языком. И если принять вышеназванную презумпцию общего закона, то окажется, что неевропейцы «не дотянули» до европейцев, принципы прогресса для всех одинаковы, но европейцы прошли по этому пути дальше, раз смогли овладеть всем миром, а значит, европейцы – «лучше». За что боролись, на то и напоролись.