Одесса… Один из городов – любимцев страны. Город, живущий морем, моряками. На его защиту встали жители, армия. На его защиту встал Черноморский флот – всею мощью своих корабельных батарей, всей отвагой моряков, сошедших на сушу.

Флот, моряки, морская пехота… У кого из нас не замирало сладостно сердце от одних этих слов, от одного матросского вида. Черный бушлат, расклешенные брюки. Полосатый треугольник тельняшки на груди. Мерцающая золотом букв лента бескозырки.

Красива моряцкая форма. Но не потому ли так нравится нам она, так тревожит с самого детства, что мы знаем: за нею стоит сила, бесстрашие, дружба – в самых высших своих проявлениях! И таково могущество этой традиции, что человек, надевший флотскую форменку, как бы приобретает эти свойства, в нем пробуждается все лучшее и прежде всего – готовность к подвигу.

Красавец город с его бульварами, каштанами, людными улицами, шутками, яркой синевой моря. Такой мы представляем Одессу. Внизу порт. Знаменитая лестница. И сразу же в памяти – броненосец «Потемкин». Революционная Одесса. Ее рабочий класс.

Да, одесский рабочий класс – и когда враг стоял еще на дальних подступах, и когда защитники города были прижаты к морю – не покидал цехов и мастерских. Те, кто не ушел в народное ополчение, ремонтировали танки, строили бронепоезда здесь же, рядом, под боком у фронта. Не так ли вскоре будут трудиться под обстрелами и налетами противника пролетарии Тулы и Ленинграда?

Мы не видим лиц этих ребят. Их лица обращены туда, откуда сейчас должен показаться враг. Эти ребята всегда поворачивались именно в ту сторону.

Но мы знаем их лица. Мы знаем лицо поколения, бестрепетно встретившего чудовищной силы бронированный удар.

На долю этого прекрасного, зеленого и холмистого, древнего города уже не один раз выпадало грудью встречать неприятеля, прикрывать собой дорогу на восток, на Москву. И сейчас яростное упорство наших войск на смоленской земле позволило стянуть и переформировать силы, заслонить столицу. Именно здесь на глазах всего мира затрещал и начал разваливаться гитлеровский план молниеносной войны.

Жестокой ценой заплатил за это мужественный многострадальный город.

Тем, кто пережил это, страшно об этом вспомнить. Тем, у кого была иная судьба, страшно представить себе, что это могло случиться и с ними.

Оккупация. Едва ли не самое ужасное, что могло выпасть в пору войны. Страшнее был только угон в Германию, плен, лагерь. Что может быть унизительней ощущения собственной зависимости, бессилия и бесправия на своей земле.

Война была долгой и тяжелой, но среди своих можно было вынести многие тяготы и боли куда проще. И люди там, за чертой, в оккупации, сразу же захотели быть среди своих. Почувствовать в ладонях гладкий приклад карабина или автомата. Выйти из чащи на дорогу, подкараулить, обстрелять, уничтожить сильного, умелого, злого врага. Отомстить ему – за себя, за родных и любимых, за жестоко поруганную землю. Это было всеобщее чувство и дело. Это была наша партизанская война.

Затаившись, часами, да что часами – сутками! – лежать у опушки, вблизи строго охраняемой магистрали, наблюдать, замечать, прикидывать, считать гремящие на восток эшелоны. И вдруг, выбрав момент, решительно, рисково выброситься к полотну, заложить взрывчатку, поставить заряд и, откатившись, выждав, с замиранием сердца запалить шнур или включить «машинку» и своими глазами увидеть – сначала неестественной яркости вспышку, вздыбившиеся фермы моста, пошедшие с откоса, еще соединенные, давящие друг друга вагоны и сразу же своими ушами услышать дробную гулкую очередь взрывов.

Ради одного этого стоило жить на земле.

Фронт прокатился страшной волной, все более удаляясь, и наконец затих на востоке. Что там сейчас?

И вдруг снова – пальба и взрывы.

Партизаны… Не успевшие уйти с нашими частями или – реже – специально оставленные в тылу врага местные жители, знающие здесь каждую тропку и кустик. Люди самых разных возрастов, не пожелавшие просто ждать и надеяться. Попавшие в окружение, не сумевшие вырваться из железного кольца разрозненные стойкие подразделения или отдельные бойцы и командиры, уже пропавшие без вести для своих семей и военкоматов, но не пропавшие для России, – кадровики из приграничных округов. Они прошли сквозь огонь первых недель и представляли собой все более грозную силу.

Не к ним ли, своим землякам, воззвал А. Твардовский – воистину народный поэт!

Зоя…

Эта высокая девушка была москвичкой, школьницей, комсомолкой. Ей было восемнадцать лет. В октябре сорок первого она добровольно попросилась на фронт, который был рядом.

Под именем «Таня» ее переправили в тыл врага.

Ей не суждено было сделать многое.

Но ей суждено было стать символом. Символом верности, стойкости, готовности отдать жизнь за Родину.

Символом молодости, твердо принявшей страдания и мученическую смерть.

О ней сложены стихи и поэмы, книги и песни.

Она принадлежит к чистому и бескорыстному поколению, стойко встретившему войну и беду.

Ее образ поражает прежде всего глубокой серьезностью, внутренней силой убежденности. Она словно старше всех нас.

Им недостаточно было расстрелять, они вешали. Согнали людей – в воспитательных целях, чтобы неповадно было, чтобы запомнили.

Люди и запомнили.

Посмотрите на предыдущий снимок. Они ведут Зою к месту казни. Идут – кто как, руки в карманах, это не строй, это банда. Взгляните на ухмыляющуюся довольную рожу в левом углу. А по бокам два палача, они не прячут лиц, как было принято когда-то у представителей этой профессии. Они не стыдятся того, что их можно будет узнать. Настигло ли их возмездие?

Виселица и эшафот сработаны по-немецки аккуратно. И стул приготовлен. А вот вид солдатской толпы бравым не назовешь. Они ежатся, топчутся, замерзли.

И с ужасом смотрят согнанные бабы и ребятишки, смотрят, чтобы запомнить навсегда.

А Зоя повернула голову и тоже смотрит – то ли с презрением на своего мучителя, то ли за его плечо – на белый простор, на далекий лес под хмурым зимним небом.

Отвратителен вид этих двух палачей из тыловой команды, их деловитость и самодовольство. У одного уже отморожены уши, и он прикрыл их круглыми наушниками. А другой ничего, притерпелся. Но все-таки зябко. Ничего, скоро они согреются в тепле, обменяются впечатлениями, хохоча, выпьют шнапса.

Они еще верят, что скоро будут заняты по специальности не в этой черной деревушке, а в огромной теплой Москве. Там их ожидает много работы.

Они еще не знают, что скоро покатятся по этим зимним просторам, но не к Москве, а назад, страшась оказаться в «котле», теряя технику, падая и вмерзая в снежный наст.

Они этого еще не знают. Они заняты своим делом. Они казнят поджигательницу. Они не знают и того, что стоят сейчас возле ее бессмертия.