Он ободряюще положил ладонь на руку Козимо. Жена Элиаса, Рахиль, несмотря на свои пятьдесят лет, все еще сохранившая дивную красоту, доброжелательно улыбнулась ему.

«И почему только, – размышлял Козимо в то время, как Элиас встал, заставив смолкнуть всех присутствовавших, и начал читать на иврите одну из традиционных молитв, – почему они пригласили меня на Суккот?»

Он был чужестранцем, его родину они знали лишь по расплывчатым описаниям. Он даже не был иудеем, он был христианином. Праздник кущей был одним из религиозных еврейских праздников. Он напоминал евреям – так ему, во всяком случае, рассказывали – об их исходе из Египта. Этот праздник было принято отмечать в кругу семьи, и тем не менее Элиас пригласил его. Почему? Взгляд Козимо скользнул по детям, теперь игравшим в догонялки; у него неожиданно комок подступил к горлу, а в глазах защипало, словно их запорошило песком. Внуки... Ему не было суждено увидеть, как растут собственные дети и внуки. Хотя он давно достиг того возраста, когда другие мужчины с гордостью качают на коленях правнуков, у него не было ни одного потомка. Вся его семья состояла из одного Ансельмо. И, конечно, многочисленных Медичи, рассеянных теперь по всей Италии. Но это не могло заменить ему собственных детей. За эликсир пришлось заплатить дорогую цену.

Элиас снова сел на свое место, и все приступили к еде. Эта была веселая трапеза, быстро прогнавшая все грустные мысли у Козимо. В тот момент, когда Рахиль второй раз протянула ему тарелку с жареным мясом, в саду неожиданно появился какой-то человек. Он бежал к ним и уже издалека размахивал руками. Рахиль медленно поставила тарелку обратно на стол. Лицо ее побледнело, Элиас тоже напрягся, будто они всегда ожидали и боялись плохих новостей.

– Господин! Господин! – Мужчина подбежал ближе, и уже было видно, что в руке он держит свиток. Тяжело дыша, он остановился около Элиаса.

– Что тебе, Симон? Почему ты не на страже? – спросил Элиас и встал. От Козимо не укрылось, что голос его охрип от волнения. За столом стало тихо, даже дети приумолкли, а все глаза устремились на человека со свитком. Рахиль стянула под подбородком концы своего платка, явно не потому что боялась, будто он соскользнет с головы. Губы ее шевелились, и Козимо понял, что она молилась.

– Господин, только что прибыл гонец с этим письмом. – Симон, запыхавшись, хватал воздух ртом. – Он сказал, это срочно и что я должен бегом отнести его, чтобы...

– Дай мне письмо, – спокойно произнес Элиас и протянул руку за свитком.

– Нет, господин, это письмо не вам. – Слуга покачал головой. Козимо заметил, как Рахиль облегченно вздохнула и плечи ее обмякли. – Оно для вашего гостя.

Козимо потребовалось несколько ударов сердца, прежде чем он осознал, что слуга имеет в виду его. Ведь он-то и был гостем, стало быть, послание было адресовано ему. Кроме Ансельмо, никто не знал, что он здесь. Что бы это все значило?

«Уважаемый отец, Ваша кузина синьорина Анна неожиданно прибыла из Флоренции. Вероятно, у нее есть важные новости для Вас. Прошу прощения за беспокойство, но Ваше присутствие дома срочно необходимо. Пожалуйста, приезжайте как можно скорее.

Ваш преданный сын

Ансельмо

P.S. Передайте Элиасу Бен Йошуа мой сердечный привет и извинитесь перед ним за меня».

Козимо снова свернул письмо в трубочку и задумчиво пожевал нижнюю губу. Итак, синьорина Анна снова здесь. Почему? Пятьдесят два года они ничего не слышали о ней. Почему она вдруг опять объявилась?

– Плохие новости? – сочувственно спросил Элиас.

– Нет, не впрямую. То есть я пока еще точно не знаю, – рассеянно ответил Козимо, провел рукой по волосам и нечаянно смахнул с головы кипу, которую на праздник одолжил ему Элиас. Маленький мальчик поднял ее и протянул ему с застенчивой улыбкой. Погруженный в свои мысли, Козимо машинально взял из рук мальчугана шапочку. Только сейчас он сообразил, что хозяева ждут от него объяснения.

– Письмо от моего сына Ансельмо, – объяснил он. – Неожиданно приехала моя кузина из Флоренции. Раз уж она не предупредила заранее о своем приезде, значит, только события исключительной важности мог ли заставить ее столь поспешно отправиться в путь. – Помедлив, Козимо взглянул на хозяина. – Простите меня, я глубоко растроган вашим гостеприимством по отношению к чужестранцу, но у меня не остается иного выбора. Я вынужден немедленно покинуть вас.

Рахиль сочувственно кивнула; Элиас, пытаясь утешить гостя, обнял его.

– Разумеется, вам надо ехать домой, – сказал он и лично пошел проводить его до ворот. – Буду молиться за вас и надеяться, что ваша кузина не окажется провозвестницей несчастья и горя.

– Да, я тоже надеюсь на это, – пробормотал Козимо.

– Мы понимаем, каково вам сейчас. Мы ведь каждый день готовы к плохим новостям и... – Он запнулся и обвел взглядом окрестности. – Нас так часто прогоняли отсюда – сначала вавилоняне, потом римляне, крестоносцы, арабы, турки... Бывали времена, когда нам, иудеям, под угрозой смертной казни вообще было запрещено входить в Иерусалим. Возможность жить здесь – огромное счастье для нас. Однако наша горькая история научила нас, что счастье не бывает долговечным. Мы не знаем, как долго султану еще будет угодно терпеть нас здесь. И почти каждый день мы ждем, что нас снова заставят покинуть эту землю. – Он горестно вздохнул. – Простите нам то облегчение, которое мы испытали, узнав, что письмо адресовано не нам.

Козимо улыбнулся:

– Вам незачем извиняться передо мной, я прекрасно понимаю вашу тревогу. – Он обнял торговца. – От всего сердца благодарю вас за гостеприимство. Надеюсь, что и мне скоро представится возможность отплатить вам тем же.

Посмотрев, как Козимо сел на лошадь, которую для него держал наготове гонец, Элиас закрыл за собой ворота и вернулся к своей родне и праздничной трапезе под оливковым деревом.

– Господин! Подождите меня! Господин! Осторожнее, вы скачете слишком быстро! Господин, местность очень опасная! Господин!

Но Козимо не обращал никакого внимания на крики. Он так стремительно мчался вперед, словно за ним гналась тысяча врагов. Отчаянный голос гонца, пытавшегося на своей тощей, взъерошенной лошаденке угнаться за ним, становился все тише, и наконец лишь ветер свистел в ушах Козимо. Ему было некогда ждать гонца на его полудохлой кляче. Ему надо было как можно быстрее попасть домой. Он должен успеть в Иерусалим, прежде чем Анне снова вздумается уехать из города. Или прежде чем Ансельмо натворит каких-нибудь глупостей.

Козимо так сильно пришпорил коня, что тот испуганно заржал и поскакал еще быстрее. Узкую каменистую дорогу окаймлял бесконечный терновник. Иногда лошадь задевала кусты, и клочки от панталон Козимо оставались висеть на длинных острых шипах. Но он не замечал этого. И только когда лошадь споткнулась, встала от боли на дыбы и почти сбросила седока, он осознал, что гонец был не так уж не прав, предостерегая его. Лошадь могла поранить себя. Но если ехать медленнее, ему понадобится еще не один час, чтобы добраться до Иерусалима. Драгоценное время будет упущено... Сердце Козимо забилось сильнее. Сейчас не время для жалости. Он беспощадно вонзил шпоры в бока животного и принялся стегать коня поводьями по шее справа и слева. Лошадь отчаянно сопротивлялась и пыталась сбросить всадника, яростно ржала, вставала на дыбы. Однако Козимо крепко держался в седле, и лошадь в конце концов уступила, перестала сопротивляться и поскакала галопом дальше. Козимо безжалостно погонял коня. И тем не менее солнце уже клонилось к закату, когда он, обливаясь потом и задыхаясь от напряжения не меньше, чем его лошадь, наконец увидел перед собой стены Иерусалима.

На башнях уже горели сторожевые огни. В их мятущемся отблеске можно было разглядеть янычар, вышагивавших туда-сюда и придирчиво разглядывавших каждого, кто приближался к воротам. Только теперь Козимо взнуздал коня и замедлил его шаг. Он не горел желанием привлекать к себе внимание стражников, которые почему-то возомнили, что древний Иерусалим и все живущие в нем являются их собственностью. Ему рассказывали, что чужестранных путешественников, если те не оказывали им должного уважения, они могли бросить в темницу и только через несколько дней поставить в известность кого-нибудь из высоких чиновников султана. Нельзя сказать, что Козимо боялся этого. Он не испытывал страха перед тюрьмой. Но если янычары сейчас задержат его и часами начнут допрашивать, время будет потеряно, и Анна, не дождавшись его, может опять исчезнуть. Тогда ему уже будет не суждено поговорить с ней, и все окажется тщетным – и его поспешный отъезд, и рискованная скачка.