Как всегда, я жутко опаздывал и потому попросил шофера остановить у автомата, чтобы позвонить дежурному диспетчеру аэровокзала. Разумеется, этого делать не следовало, ибо та— ким образом я сам лишил себя последнего шанса успеть на лай— нер. Диспетчер оказался на редкость любезным. В ответ на свои причитания я услышал;

— Мы задержим вылет на пять минут. Это максимум, что я могу для вас сделать.

Я метнулся к машине, и, с места взяв третью скорость, мы кометой промчались по стальной радуге моста Стейтен-Айленд. У меня была срочная командировка в Москву — уже сегодня, а точнее к двадцати ноль-ноль, я должен был зарегистрироваться на участие в аукционе по продаже подряда на строительство грандиозного Уральского Туннеля.

Правительство настаивало на личном присутствии всех зая— вителей, но в любом случае фирме следовало бы хорошенько по— думать, прежде чем поручать это дело вашему покорному слуге Диксону Уэллсу; тем более что главой фирмы «Н. Дж. Уэллс Корпорейшн» является, так сказать, мой папа. Среди сотрудни— ков фирмы я имел (на мой взгляд, совершенно незаслуженно) репутацию человека, способного опоздать куда угодно и на сколько угодно. Однако это далеко не так. Просто у меня на пути постоянно встают различного рода препятствия, которые и мешают поспевать вовремя. А сам я совершенно ни при чем.

Вот и сейчас меня задержала неожиданная встреча со старым профессором физики. Не мог же я просто сделать ручкой стари— не Хаскелемо ван Мандерпутцу — как никак в 2014 году, во время учебы в колледже, я слыл у него за любимчика.

На самолет я, конечно же, опоздал. Мы все еще мчались по мосту, когда я услышал рев стартовых двигателей и имперский ракетоплан «Байкал» прогудел над нашими головами, оставляя за собой длинный прерывистый шлейф пламени.

Но мы все-таки заполучили этот контракт. Фирма связалась по телефону со своим агентом в Бейруте, и тот срочно вылетел в Москву. Впрочем, это не спасло моей репутации. Однако я воспрянул духом, когда, развернув вечерний выпуск, вдруг уз— нал, что, пытаясь обогнуть штормовую зону, «Байкал» слегка отклонился от обычного маршрута, в результате чего задел крылом британский сухогруз на воздушной подушке, и что из пятисот человек пассажиров и экипажа удалось спасти не более ста. Так что я чуть было не стал «безвременно' ушедшим» мис— тером Уэллсом, точнее — «безвременно улетевшим».

Я договорился со стариком Мандерпутцем встретиться на следующей неделе. Очевидно, он все-таки принял предложение Нью-Иоркского университета возглавить кафедру Новых Направ— лений в физике и, в частности, в области теории относитель— ности. Старик занял это место по праву: если на Земле еще оставались гении, он, несомненно, был одним из них. Даже сейчас, через восемь лет после окончания колледжа, я помню по его предмету больше, чем по высшей математике и физике газов, не говоря уже о прочих кошмарах, стоявших на тернис— том пути студента к диплому инженера. Итак, я зашел к нему во вторник после работы, правда, опоздав при этом на ^ час или два (честно говоря, я совершенно забыл о встрече и спох— ватился лишь, когда вечер пошел на убыль).

Профeccop читал книгу, и в комнате вокруг него царил обычный беспорядок.

— Гм! — хмыкнул ван Мандерпутц. — Я вижу, время меняет все, кроме привычек. Ты был неплохим студентом. Дик, но я не помню случая, чтобы ты явился в аудиторию раньше середины лекции.

— В то время я посещал еще один курс. Занятия проходили в восточном крыле и кончались поздно, поэтому на ваши у меня постоянно не хватало времени.

— Ну ладно, ладно. Однако пора бы уже научиться успевать, — проворчал старик. Глаза у него вдруг заблестели. — Время? — воскликнул он. — Самое загадочное слово в языке! Ты едва вошел, а мы уже говорим о времени. Всего за одну минуту мы пять раз произнесли это слово. И, как ни странно, прекрасно поняли друг друга, в то время как наука только-только начи— нает постигать суть этого понятия. Хотя при чем здесь наука? Вернее сказать — я начинаю!

— Вы и наука — синонимы, — ухмыльнулся я, садясь в крес— ло. — Разве вы не принадлежите к числу физиков с мировым именем?

Он даже фыркнул.

— К числу! Нет, как вам это нравится? А кто же еще из этого числа позвольте узнать?

— Ну… Корвейл, Гастингс, Шримсон.

— Ба! Уж не собираешься ли ты поставить имя ван Мандер— путца на одну доску с этими поденщиками? У меня полные при— горшни великих идей, а эта стая шакалов кормится тем, что подбирает крошки знаний, которые сыплются у меня между паль— цев! Вспомни прошлый век. Эйнштейн и де Ситтер — вот имена, достойные встать рядом с именем ван Мандерпутца!.. И то нав— ряд ли, — добавил он, подумав.

Я с интересом посмотрел на него.

— Однако Эйнштейн, кажется, считался великим ученым, — заметил я. — В конце концов, он первым связал воедино время и пространство в лабораторных условиях. До него они означали не более чем философские понятия.

— Вовсе нет! — обиженно проскрипел в ответ профессор. — Не спорю, может быть, он и разработал какие-то общие намет— ки, но его логика слишком примитивна — такое впечатление, будто он брел в тумане, в то время как я, Я — ван Мандер— путц, первым из людей ухватил время за хвост, втащил к себе в лабораторию и поставил на нем свой эксперимент!

— В самом деле? А что за эксперимент, если не секрет?

— Какой еще эксперимент можно провести со временем, кроме обычного измерения? — огрызнулся профессор.

— Ну… не знаю. Может быть, путешествовать во времени…

— Именно!

— Вы имеете в виду те машины времени, описаниями которых заполнены наши журналы? Путешествия в прошлое или будущее?

— Прошлое, будущее — все это, тьфу, ерунда! Чтобы понять невозможность подобных путешествий, не требуется утруждать мозги ван Мандерпутца. В свое время Эйнштейн привел на этот счет достаточно доказательств.

— Разве? Однако многие ученые считают это вполне возмож— ным.

— Возможным? И это говоришь мне ты, Диксон Уэллс — чело— век, который учился у ван Мандерпутца? — Он даже раскраснел— ся от возмущения, но вскоре успокоился и, уже серьезным мен— торским тоном, продолжал: — Послушай меня, мой мальчик. Тебе должно быть известно, что, согласно теории относительности Эйнштейна, с изменением скорости движения изменяется ско— рость течения времени.

— Да.

— Очень хорошо. А сейчас предположим, что великий инженер Диксон Уэллс изобретает машину, которая может передвигаться с очень большой, невероятно большой скоростью, равной девяти десятым скорости света. Ты следишь за ходом моей мысли? Прекрасно. Затем ты заправляешь топливом свою чудо-машину и отправляешься в маленькое увеселительное путешествие в 500 000 миль. Предположим, что с помощью энергии атома ты реша— ешь эту проблему. Ты стартуешь со скоростью 168000 миль в секунду и перемещаешься в пространстве на расстояние 204 000 миль. При таком ускорении тебя расплющит в лепешку, но это не важно — зато ты получаешь возможность проникнуть в буду— щее. — Он помолчал немного, на его лице поигрывала насмешли— вая улыбка. — Ведь так?

— Да.

— И на сколько же ты углубишься в это будущее?

Я задумался.

— Вспомни формулу Эйнштейна! — проскрипел его голос над моим ухом. — Ну так как? Хорошо, я подскажу тебе: на одну секунду! — Он улыбнулся с видом победителя. — Это и есть способ путешествия в будущее. Что касается прошлого… Во-первых, тебе пришлось бы превысить скорость света, для чего немедленно потребуется энергия большая, чем энергия всех бесчисленных лошадиных сил, имеющихся на Земле. Предпо— ложим, что великий инженер Диксон Уэллс решает и эту пустя— ковую задачку, хотя, с другой стороны, представляется весьма сомнительным, чтобы энергия целой Вселенной равнялась пусть бесконечно большому, но все-таки не беспредельному количест— ву лошадиных сил. Тогда он, используя свои лошадиные силы, разгоняется до скорости 240 000 миль в секунду и путешеству— ет в течение десяти секунд. Таким образом он проникает в прошлое. На сколько?