Рядом кто-то тихо и равномерно дышал. Он скосил глаза и увидел на своей подушке женскую голову. Тамара Михайловна просидела целую ночь у его постели, она, видно, так и заснула на стуле, склонив голову на его ложе…

Он все вспомнил и теперь лежал, не смея шелохнуться, боясь потревожить чужой сон.

Мерно стучал будильник на тумбочке, в распахнутую форточку доносилось воробьиное чириканье.

Сколько времени на часах, он не видел, а поворачивать голову не хотел.

Вдруг будильник взорвался яростным звоном. Тамара Михайловна вздрогнула, открыла глаза. Их взгляды встретились. Таштемир смущенно, будто оправдываясь, сказал:

— Залежался я… Который час?

Тамара Михайловна села, легким движением рук поправила волосы. Золотистая волна накрыла плечи.

— Вы бы лучше спросили не час, Иргашев, а число.

Таштемир рывком сел и испуганно спросил:

— Какое?!

— Вот такое! — сказала она, и за шутливостью ответа он уловил в ее голосе отчетливую нотку грусти. — Вы, уважаемый Таштемир, не приходили в себя два дня.

— Не может быть, — произнес он и растерянно огляделся. — Я же…

— Вот именно, — улыбнулась, Тамара Михайловна. — Я тоже…

— Что за это время нового? — спросил он и облизал потрескавшиеся губы.

— Нового? — Она положила ладонь на его лоб. — Нового много. Во-первых, мой пациент выздоровел. Во-вторых, у нас появилась новая телевизионная звезда. Некий… Да, некий Таштемир Иргашев. Его портрет демонстрировали пять раз. Правда, под рубрикой «Внимание, розыск!» И делали объявление: просим, мол, всех, кто видел изображенного на снимке человека, немедленно сообщить в милицию. Так же сказали, что некое благотворительное общество «Бадам» обещает выдать премию в десять тысяч рублей тому, кто даст полезные сведения об опасном преступнике Иргашеве.

— Какое же фото они показали?

— Не фото, — сказала Тамара Михайловна. — Как бы фоторобот. Сделан прекрасно, не узнать нельзя, но видно сразу — срисован с портрета.

— Так, — произнес Таштемир в раздумье. — И конечно, ни слова насчет того, что опасный преступник — милиционер?

— Ни слова. Сказано только: очень опасен и хорошо вооружен.

— И вы, несмотря на это…

— Профессор Холматов просил меня при встрече с вами передать привет. Он сказал, что все распространяемые о вас слухи — злостная ложь.

— Вам никто не угрожал? — спросил Таштемир и сжал ее холодные пальцы.

— Нет. Наверное, я хороший конспиратор.

Таштемир притянул ее руку и поцеловал ладонь.

Тамара Михайловна улыбнулась и погладила его непокорные волосы, потом осторожно коснулась колючей щеки.

— Что, — спросил он, — как ежик?

— Надо же, какое самомнение! — возмутилась она. — Обычный колючий дикобраз.

Ему стало почему-то легко и радостно.

— Где бы взять бритву?

— А вы свою где забыли? У Тряпкиной?

Таштемир широко раскрыл глаза.

— Откуда вам известно?!

— Наша добрая милиция предупредила одиноких женщин, что Иргашев набрасывается на них, как хищный зверь. Одну такую доверчивую он запер в ящик… Не помню где — в буфете или в письменном столе?

— В бельевом шкафу, — вздохнул он.

— Тем более, — Тамара Михайловна снова засмеялась. — Вы лишили бедную женщину шанса крупно заработать.

— Нет, в самом деле, — сказал он, переводя разговор на другую, более приятную тему, — неужели в этом доме нет бритвы?

— Вы бы заодно спросили, не прячу ли я в квартире мужчину, которого приходится брить.

Он захохотал беззаботно, ударив ладонью по подушке, но вдруг схватился за плечо и поморщился.

Выждав, когда боль пройдет, сказал:

— Это пример женской логики. Как раз мужчина, которого вы прячете, и просит бритву.

— Так и быть, постараюсь вам помочь.

После завтрака, состоявшего из бутылки кислого молока — айрана, свежих домашних лепешек и винограда, она собралась уходить.

— Надолго? — спросил Таштемир ревниво.

— Туда и обратно. Только получу зарплату.

— Не ходи, — предложил он. — У меня есть деньги.

— А как вы оцените, неуловимый капитан, поведение одинокой женщины, живущей от зарплаты до зарплаты, если он не появится вместе со всеми у кассы?

Он вздохнул и попросил:

— Только недолго, ладно?

Она кивнула:

— Ладно.

Перед обедом он принял душ. Много раз обдавал себя то горячими, те ледяными струями. Затем, до красноты растер тело махровым полотенцем. Рана на плече почти затянулась и лишь слегка ныла, когда он ее касался. Наконец-то с наслаждением выбрил щеки безопасной бритвой, купленной Тамарой Михайловной, оставив усы. Из зеркала на мир глядел знакомый, но не сразу узнаваемый человек.

Из ванной он вышел свежий, помолодевший. Тамара Михайловна посмотрела на него долгим изучающим взглядом. Он подошел к ней и положил руки на ее чуть покатые плечи. Ладонями ощутил, как она напряглась. Тогда он с нежной силой притянул ее к себе, уткнулся лицом в шелковистые волосы, нежно поцеловал в шею. Напряжение ее ослабло, тело стало податливым, мягким. Она задышала чаще, закрыла глаза, отдаваясь неожиданной ласке. Неловко путаясь в петлях, он начал торопливо расстегивать перламутровые, выскальзывающие из пальцев пуговки ее блузки.

Неожиданно, она уперлась в его грудь ладонями:

— Иди, ляг… Я сейчас…

Он лег в постель, заложил руки под голову и закрыл глаза в нетерпеливом ожидании. Услышал, как в ванной зашумела вода.

Когда Тамара Михайловна вернулась в комнату, на ней был белый махровый халат. Он обнял ее с настойчивой осторожностью, с наслаждением вдохнул тонкий, свежий аромат ее волос и кожи. Она покорно закрыла глаза, и его горячие ладони коснулись ее влажного, мягкого тела…

Потом они долго лежали, оглушенные счастьем внезапной близости. Она первой нарушила молчание:

— Ты женат?

— Был, — ответил он и она уловила в его голосе затаенную горечь.

— Развелся?

— Знаешь, у нас это не принято. Она умерла…

— Ты ее любил?

Теперь скрытая горечь звучала в ее вопросе.

— Не надо трогать прошлого. Мне хорошо сейчас, потому что полюбил тебя.

— Так сразу?

— Влюбляются либо сразу, либо никогда, — твердо сказал он и снова притянул ее к себе. — Я обмер, как только тебя увидел.

— Верю, — сказала она насмешливо и в то же время радостно. — Обмер так, что я еле тебя откачала…

Полковник Цейтлин сидел, картинно откинувшись на спинку удобного служебного кресла с подголовником и держал трубку белого телефона. Перед ним на белой салфетке стояла запотевшая бутылка нарзана, из которой медленно выходили воздушные пузырьки.

Таким же запотевшим был и стакан, наполненный водой наполовину. Рядом, небрежно брошенная на стол, лежала начатая пачка «Мальборо» и позолоченная газовая зажигалка фирмы «Ронсон».

Полковник сидел, закинув ногу на ногу и покачивая до блеска начищенным ботинком, из-под форменных брюк выглядывал черно-красный шелковый носок. Простому офицеру подобная вольность могла бы обойтись дорого, но у всех в министерстве были не только разные оклады, но и разные степени свобод.

Цейтлин любил рассказывать анекдот о свирепом коменданте военного гарнизона, которого вызвал генерал, чтобы поинтересоваться, почему переполнена гауптвахта. «Ходят офицеры черт-те в чем, — пояснил ретивый комендант. — Носят цветные носки, неформенные заколки к галстукам… Вот и у вас, товарищ генерал, носки не зеленые, как положено, а красные». «Прежде чем делать такие замечания, — отвечал тот, — вам, майор, следовало бы смотреть не на носки, а на погоны».

Цейтлин не просто умел извлекать мелкие радости бытия из своего служебного положения. Он обожал это делать, и потому мелкие радости нередко доставляли ему огромное удовлетворение.

— Москва на проводе. Соединяю с товарищем Грибовиком, — проговорила после непродолжительного молчания трубка мелодичным женским голосом.

— Шолом! — весело прокричал в трубку Цейтлин. — Или ты, Арон, предпочитаешь, чтобы я сказал «садам»? Тогда изволь: ассалом алейкум!