— Книгу Кэмпбелла о фосфорорганических соединениях и Дэвиса о нервно-паралитических отравляющих веществах.

— Серьезные работы, — сказал Тер задумчиво. — Главное, честные. Оба автора заслуживают доверия. Думаю, вы теперь представляете и медицинские аспекты фосфорорганических ОВ.

Сказал и внимательно посмотрел на Андрея. Тот удивленно вскинул брови.

— Напротив, товарищ генерал. Ни у первого, ни у второго авторов в работах медицинские аспекты не затронуты.

Тер улыбнулся. Потер переносицу, чтобы скрыть смущение. Пояснил:

— Я часто задаю такой вопрос слушателям. Это позволяет выяснить, сколь глубоко они проработали источники. — Генерал помолчал, еще раз потер переносицу. — Так с чего мы начнем?

— Как прикажете.

— Если так, то я позволю вам взглянуть на боевую химию собственными глазами. Вы лучше поймете, что нас беспокоит.

Генерал Тер-Оганджанян, пройдя большую войну, не сделал ни одного выстрела, не отдал ни одного приказа стрелять по противнику, тем не менее свыше тысячи дней провел лицом к лицу с незримой и беспощадной смертью. Три его лаборанта, нарушив в мелочах правила, которые предписывали сугубую осторожность при работе с ОВ, пали на передовой, куда ездили из дома на трамвае.

В жизни военные чаще всего высоко ценят только те вещи, которые им необходимы в данный момент. Пистолет-пулемет Шпагина — ППШ, пистолет-пулемет Дегтярева — ППД — в глазах солдат-фронтовиков были вещами. Они помогали отбиться в обороне, пробиться и выйти из окружения, прикрыться в наступлении. Потому, кто такие Шпагин и Дегтярев, знал каждый, кто побывал на фронте. Противогаз во всех трех видах боя всякий раз оказывался предметом ненужным, лишенным смысла. Никакие увещевания войсковых химиков, строгость ротных и взводных командиров не могли понудить солдат видеть в противогазе вещь столь же необходимую для войны, как ППШ или ППД.

Противогаз в общем мнении был захребетником — ездил на солдатских плечах и служил лишь дополнительной тяжестью при движении пехом. Зато он всегда играл важную роль в солдатском юморе и разгуливал по анекдотам.

«Рядовой Карапузов, — говорил командир подчиненному. — Снимите противогаз». — «Я уже его снял, товарищ лейтенант». — «Ну, братец, — охал командир, — у тебя и рожа!»

«Сынок, — ахала мамаша солдата, приехавшая в дальний гарнизон проведать сына. — Что они тут с твоим лицом сделали? — „А ничего, мама. Это я просто в противогазе“.

Чтобы Лукин сразу проникся серьезностью дела, которое ему предстояло познать, Тер с первого шага решил показать ему то, что прикрывал занавес военной тайны.

Они двинулись по пустому коридору. Стук шагов по каменному полу отдавался под высокими сводчатыми потолками. Щелкнули замки, запиравшие стальную дверь. Они вошли в просторную светлую лабораторию. Андрей огляделся.

Главной частью лаборатории был большой бокс из нержавеющей стали. Он выходил в помещение на одну треть своего объема, был застеклен двойным стеклом, которое при нужде задергивалось занавеской цвета хаки. Остальная часть короба находилась в смежной комнате.

Генерал подошел к боксу и пошире раздернул занавеску. Андрей увидел, что сооружение разделено внутри на две почти равные части. Одну от другой отделяла прозрачная перегородка из стекла или плексигласа.

В правой части бокса сидел огромный черный кот, глазастый и длинноухий. Перед ним с другой стороны перегородки суетливо бегала белая лабораторная мышка. Кот видел добычу и не скрывал желания ее заполучить. Он как маленький тигр в клетке зоопарка легкими пружинистыми шажками прохаживался перед прозрачным препятствием и не сводил глаз с мыши. Та, ощущая кошачью угрозу, металась из угла в угол, маленькая и беззащитная.

— Ситуация обнаженная, — сказал Тер. — Она о запрограммирована природой, и изменить ее мы не о в силах. Вы согласны? Тем не менее люди создали газ, способный вселять в живые существа беспричинный ужас. Не страх, а именно ужас. Панический, неудержимый. В камере лежит ампула. Да, вон та, с зеленой полоской. В ней ОВ. Следите, я раздавлю ее манипулятором.

Профессор нажал кнопку на пульте, и металлическая лапка манипулятора внутри бокса расплющила стеклянную миндалину.

— Теперь наблюдайте, — предупредил профессор.

Впрочем, Андрей и без того не отрывал глаз от камеры.

Прошло какое-то мгновение, а кот вдруг остановился и замер. Внезапно его глаза утратили осмысленность, расширились, застыли. Еще миг, и кот резко отпрыгнул в сторону, сгорбился, прижался к стене. Потом произошло вообще нечто невероятное.

Ощутив позади себя опору, кот вскочил, встал на прямые задние лапы, как приговоренный к расстрелу, прижался спиной к стенке бокса, обречено закинул голову и заорал истошным, полным ужаса голосом. В свою очередь и мышонок, парализованный страхом, взъерошив шерсть, забился в противоположный угол и замер, похожий на безжизненный комочек меха.

Генерал нажал на кнопку. Перегородка, разделявшая животных, опустилась. Кот получил свободный доступ к мыши. Но ничего в поведении животного не изменилось. Самый страшный, с точки зрения мыши, зверь сам умирал от неведомого страха. Он так и стоял на задних лапах, будто распятый, и под ним появилась лужица — позорное проявление недержания.

Андрей стоял, сжав кулаки так, что на ладонях от давления ногтей образовались красные дужки. Он испытывал легкое головокружение, и ярость душила его. В гневе, требовавшем разрядки, он понял, что кто-то изощренный, предельно циничный, глубоко знающий физиологию живых организмов и нашедший в них слабые точки, мог нанести удар по главному, чем одарила живые существа природа, — по сознанию. Невесть откуда в памяти всплыли пушкинские строки, которых он никогда не заучивал, а лишь один раз прочитал мельком: «Не дай мне бог сойти с ума, уж лучше посох и сума…»

Головокружение не проходило.

— Итак? — спросил Тер, потирая подбородок. Лицо его было суровым, словно высеченным из серого камня.

— Все ясно, товарищ генерал.

— Тогда продолжим, — Тер нажал очередную кнопку на пульте. — Продуем камеру кислородом.

Посмотрел на часы.

— Наблюдайте. Через некоторое время действие ОВ прекратится.

Андрей и без пояснений видел, что перепуганный кот стал постепенно приходить в себя. Он сполз со стены, сгорбился. Понюхал лужицу, которую с перепугу сам же и надул, поморщился то ли от возмущения, то ли от стыда, отодвинулся в сторону. Посидел, потряс головой, как пьяница, приходящий в себя после похмелья. Огляделся. Стал умываться, старательно расчесывая усы.

Вдруг, прервав туалет, кот навострил уши. Он заметил мышь. Не вспомнил, как показалось Андрею, а именно заметил наново. Не успел Андрей подумать о том, что произойдет, как кот, оттолкнувшись сразу всеми лапами, взмыл вверх и обрушился на добычу, прижал ее к полу. Довольно облизываясь, он сжал мышонка и замурлыкал…

— Кот, как видите, — сказал Тер, — вышел из переделки вроде бы без моральных потерь. Вроде бы, потому что исследовать психику кота до и после воздействия на него ОВ нам, химикам, просто не под силу. Да и зачем, в конце концов? Вполне ясно — человек не кошка. Он не будет в состоянии после испытанного ужаса вот так же, как и кот, отрешиться от пережитого и съесть с аппетитом котлетку. Я уверен, что человек, хотя бы однажды ошарашенный этим гнусным снадобьем, окажется травмированным на всю жизнь. Боль души, пережитый ужас так и останутся в нем. Замечу, — генерал сделал вид, будто не обратил внимания на состояние Андрея, — я продемонстрировал вам всего одно ОВ из множества. Их на наши души оппоненты заготовили полной мерой. Как говорят аптекари: квантум сатис. Впрочем, и у нас кое-что есть помимо противоядий…

Андрей сразу отметил, что даже при таких невеселых обстоятельствах профессор сохранял верность науке и вместо слов «вероятный противник», характерных для военного лексикона, произнес научно-нейтральное «оппонент». Он явно избегал употребления сильных моральных и этических категорий и видел перед собой только структурные комбинации атомов, рождающие молекулы смерти. Незаметно для себя Андрей в тот момент сделал вывод: ему, как и ученому-химику, в оценках будут противопоказаны эмоции. Только так может быть достигнуто главное — информативность и точность разведки.