Стены мрачного дома многое помнят, но вряд ли когда-то обо всем этом расскажут. Тем не менее от людских глаз не спрячешься. Чужие глаза наблюдательны. И они видели, что даже куратор ядерных разработок кровавый менгрел Лаврентий Берия часто не мог скрыть своего страха, когда дело касалось атомного проекта. Глаза под холодными стекляшками пенсне таили в себе глубоко затаенный испуг.

Особо это обозначилось в августе сорок девятого года, когда на Семипалатинском ядерном полигоне шел отсчет времени перед первым советским атомным взрывом.

В бункере командного пункта, подобрав тяжелое пузо, Берия стоял за спиной академика Курчатова и дышал ему в ухо. Руки менгрела дрожали. Он тяжело переминался с ноги на ногу и все время недовольно бурчал:

— Ничего у вас не получится… Ничего…

Все, кто были в бункере, заметили, что ответственный перед Сталиным за проект высокий партийный чиновник говорил «не у нас», а «у вас», словно заранее готовился свалить вину на других.

За три минуты до взрыва, предвещая нарастание цепной реакции, фон нейтронов удвоился. Физика работала по своим законам, не боясь гнева шефа госбезопасности. А тот ходил по бункеру, как лев по клетке.

— Нет, я знаю, у вас ничего не получится! Ничего!

Кто знает, может он даже догадывался, кто потащит его самого в лубянский подвал, чтобы выяснить, почему не пошла реакция. Кто знает…

— Не получится!

А оно получилось! Курчатов выскочил из бункера и глядел вдаль, где светилось зарево взрыва.

— Она! Она! Все сработало!

Только страшный Лаврентий Павлович все еще не мог отойти от страха и спрашивал:

— Скажите, это точно, как у американцев? Точно? Не втирает нам очки Курчатов? Можно докладывать товарищу Сталину об успехе?

Андрей поднялся по ступеням парадного крыльца, вошел внутрь здания и сразу понял — редут, преграждавший демократический путь к министру, сразу одолеть не удастся.

Охранник в форме бросил взгляд на Андрея, будто сфотографировал, и тут же безошибочно определил: человек посторонний, залетный и вошел внутрь случайно.

Кивнув напарнику, чтобы тот был готов при случае оказать силовую поддержку, охранник спросил:

— Вы к кому?

— К министру, — ответил Андрей, — мне нужно с ним поговорить.

Посетитель не походил на пьяного, значит, что-то неладно было у него с головой. Разве может нормальный гражданин демократического общества ни с того ни с сего воспылать желанием встречи с министром?

Охранник видел такого всего один раз за десять лет беспорочной службы у врат министерства, да и того тогда сразу увезли в дурдом с диагнозом параноическая психопатия. Диагноз охранник хорошо запомнил, потому что, пока бригада врачей возилась с психом, он закадрил пухленькую медсестру и назначил ей встречу. А уж вечером в минуту расслабляющей близости она рассказала, что параноические психопаты — это тупоголовые борцы за правду и не столь опасны обществу, сколь государственному начальству. Обществу опасны психопаты сексуального круга. Вот кого стоит остерегаться, особенно женщинам.

— Вы записаны на прием? — спросил охранник.

— Нет, потому что необходимость встречи возникла случайно.

Второй охранник приблизился к напарнику, на всякий случай прикидывая, каким приемом будет удобнее всего нейтрализовать посетителя.

— Я понимаю, — сказал первый охранник. — Такого рода необходимость возникает у многих. Но министр у нас один. Поэтому с посетителями работают в приемной. Если там сочтут, что вопрос способен решить только министр, вам организуют с ним встречу.

— Ребята, — Андрей без труда разобрался в позиции, которую заняли охранники. — Вы ведь люди опытные. И, похоже, знаете, что такое секретность. Так вот у меня к министру вопрос государственной важности. Не для приемной.

— Зря вы так, господин…?

— Назаров.

— Зря вы так, господин Назаров. В приемной работают люди, допущенные к военной и государственной тайне. И вообще у нас в министерстве, извините, даже в сортир не пускают без специального допуска к секретам.

Охранник мог бы сказать, что псих, которого они канализировали в дурдом, пришел изложить министру секретную формулу детонации азота. Один импульс — и финита ля комедия: весь азот атмосферы взорвется, очистив Землю от скверны… Но говорить не стал.

— Я понимаю, — согласился с убедительными доводами охранника Андрей. — Скажите, а можно вызвать вашего начальника?

Идея пришлась охраннику по душе. Пусть шеф лично убедится, с какими типами здесь на вахте имеют дело его подчиненные.

— Что вам? — спросил начальник охраны, плотный грибок-боровичок с лицом профессионального поддавалы.

— Хочу попасть на встречу с министром, — сказал Андрей, уже по виду начальника понявший, что его скорее удастся сблатовать на распитие пузырька, чем добиться разрешения на пропуск внутрь министерской святыни.

— Исключено, — сказал боровичок и вздохнул. Должно быть, нелегкой была его служба.

— Слушайте вы, стражи ворот, — Андрей вдруг почувствовал прилив буйных желаний и неукротимую злость. — Я сейчас отсюда уйду и из первого автомата позвоню вам, что в здании заложена бомба. Мешок гексогена. Уверен, вы забегаете как зайцы. Так какого ж… извините, вы ставите меня, живого, ниже телефонного звонка?

— Я сейчас вызову милицию, — Боровичок знал, как вести разговоры с нахалами. — Ты этого добиваешься?

— Ну, народ! — Андрей апеллировал к двум интеллигентного вида мужчинам, которые, решив свои дела в ведомстве, направлялись к выходу. — С ними как с людьми, а они…

Два лощеных московских чиновника не обратили на реплику Андрея ровным счетом никакого внимания. Для того и существует охрана, чтобы не пущать и вести разговоры с народом на понятном ему языке базара.

— Хорошо, — сказал Андрей громко. — Оставайтесь. Я все понял. Придется обратиться в прессу. И, скорее всего, в иностранную…

Тут оба чиновника разом напряглись и навострили уши. В вестибюле прозвучало магическое слово «пресса», которое в министерстве у всех мгновенно вызывало стойкую аллергию, может быть, не касавшуюся только лифтеров и уборщиц. При слове «пресса» даже министр менялся в лице.

Не так давно ушлые газетчики и телерепортеры устроили свистопляску вокруг Минатома в связи со сделкой, заключенной с иностранцами. Минатом подряжался ввозить в Россию отработанное ядерное топливо, регенерировать его и с выгодой продавать на международном рынке. Не вникая, а, может быть, попросту не желая вникать в суть дела, журналисты раздули скандал, напугали обывателей, заставили попотеть и оправдываться перед обществом не только министра, но и председателя правительства.

Один из чиновников, на счастье Андрея, оказался помощником министра Катениным.

Быстро попрощавшись с собеседником, он подошел к охране.

— У вас с товарищем какие-то проблемы?

Начальник охраны доложил, что человек с улицы домогается встречи министра, но о чем собирается говорить, сообщать не хочет.

— Я помощник министра, — сказал Катенин, подойдя к Андрею, и с удивительной смелостью протянул ему руку. — Может быть, вы изложите вашу проблему мне? Мы пройдем в кабинет к офицеру безопасности, и вы там все расскажете.

— Спасибо, господин Катенин. Но меня не устроят ни замы, ни помы, ни офицеры безопасности. Только министр. Лично. Вы можете позволить мне сказать ему всего два слова по телефону? И не по городскому, а по закрытой связи. Можете?

Виктор Альбертович Катенин окончил физико-технический институт с красным дипломом и после длительной и тщательной проверки на благонадежность попал в систему Минатома. Вскоре молодого специалиста приметил начальник технического комитета и взял к себе консультантом. Шеф обнаружил в Катенине способность быстро угадывать слабые места и выявлять технические недоработки в проектах, а затем с особой страстностью писать разгромные рецензии. Катенин дробил чужие работы с вдохновением, делая так, что любой маломальский просчет при желании мог стать похоронкой для блестящей идеи.