Расхаживая по такой знакомой кухне, по дому, который, казалось, хранил тончайший аромат ее духов, я почувствовал намек на перемены и отстраненность. Пикники, ухоженные лужайки, вечер уик-энда, в который погружался пригород, усиливали этот эффект. К тому же дом, где она купалась в ванне, спала, смотрела ежедневные новости, где она ела и читала, был так реален, что все, чем я занимался, показалось мне противоестественным и противоречащим человеческой натуре. Не так давно я убил в лондонской гостинице двоих парней. Об этом было тяжело вспоминать. Пулевое ранение зажило. А вот те двое — давно в земле. Здесь эта мысль не столь тягостна. Человеку, который поливает свою лужайку длинными перекрещивающимися струями, вряд ли знакомо такое чувство.

Я открыл еще одну банку пива и пошел в ванную принять душ. Мне пришлось сдвинуть две пары колготок, которые сушились на штанге, державшей занавеску. Она пользовалась мылом «Айвори». У нее был флакон изысканного шампуня, похожего на взбитые сливки, но с нежным запахом. Пришлось и мне вымыться им. Просто Фердинанд Великолепный.

Отыскались пара кроссовок «Пума» голубого цвета с белыми полосками и мои спортивные белые брюки, которые Сюз выстирала и, погладив, повесила в один из шкафов в спальне, отведя мне отдельную половинку. Все эти вещи были здесь на тот случай, если я проводил уик-энд у Сюз. Полшкафа считались в этом доме моими. Я натянул штаны и влез в кроссовки прямо без носков. Так можно ходить, если у вас красивые лодыжки. Я уже причесывался перед зеркалом в ее спальне, когда услышал скрип покрышек приближающейся машины. Выглянул в окно. Это была ее машина. Так, она пройдет через заднюю дверь. Я прыжком занял боевую позицию в кровати, устроившись на левом боку, подперев голову рукой и уперев одну ногу в другую. Весьма соблазнительно. Левая нога вытянута, носки оттянуты. Дверь спальни приоткрыта. Сердце мое рвалось наружу. «Господи, — подумал я. — Неужели я так сентиментален? Сердце стучит, как сумасшедшее, во рту пересохло, дыхание прерывается. А ведь я только раз взглянул на тебя. И все». Услышал, как открылась дверь. Секундная тишина. Дверь закрылась. У меня заныло под ложечкой. По звуку шагов я понял, что она идет из кухни в комнату. И сразу же — в спальню. Жужжит кондиционер. И вот, наконец, она. В платье для тенниса, с ракеткой в руках, черные волосы схвачены широкой белой лентой. На губах — очень яркая помада. Ноги тронуты загаром. Кондиционер зажужжал громче. Ее лицо порозовело от игры, а на лбу еще виднелись капельки пота. Это был самый долгий период разлуки за все время нашего знакомства.

Я сообщил:

— Охотник, возвратись из джунглей, спешит под свой родимый кров.

— Судя по накрытому в кухне столу, — начала она, — ты охотился в заповедниках Германии. — Потом она бросила ракетку на прикроватную тумбочку и прыгнула на меня верхом. Обвив руками мою шею, она прильнула к моим губам и замерла. Когда она оторвалась, я лишь заметил:

— Хорошие девочки не целуются взасос.

— Тебе что, сделали операцию в Дании? От тебя пахнет парфюмерией, — удивилась она.

— Да нет же. Просто я помылся твоим шампунем.

Она обрадовалась:

— О! А я-то думала! — и снова поцеловала меня.

Я скользнул рукой по ее спине, пытаясь пробраться под теннисное платье. У меня не было опыта общения с такой одеждой, и я мало в чем преуспел.

Сью приподнялась надо мной и сказала:

— Я вся потная.

— Даже если бы ты и не была потной, — прервал ее я, — то через некоторое время я бы исправил эту ошибку.

— Нет, — настаивала Сюз, — я должна принять ванну.

— Господи Боже мой, — взмолился я.

— Я этого не люблю, — твердила она свое. — Я... мне нужно.

Ее голос стал глуше.

— Господи, ну прими душ. Не обязательно ведь ванну. Иначе я могу изнасиловать твою стереоаппаратуру, пока ты будешь мыться.

— В душе испортится прическа.

— А ты представляешь, что я могу испортить за то время, пока тебя не будет?

— Я быстро, — сказала она. — Я ведь тоже давно тебя не видела.

Она выпорхнула из кровати и, включив воду, стала заполнять ванну, ту, что рядом со спальней. Потом она вернулась, задернула шторы и стала раздеваться. Я молча наблюдал. Теннисное платье оказалось сшито с трусиками.

— Ага, — воскликнул я. — Вот почему мне так не повезло, а я-то думал!

— Бедняга, — засмеялась она. — Ты имел дело с контингентом низкого уровня. При лучшем воспитании ты бы давным-давно знал, как управляться с теннисными платьями. — Под платьицем на ней были белый бюстгальтер и трусики. Она бросила на меня свой привычный взгляд; который таил девять частей из десяти невинности и одну часть чертовского лукавства, и сообщила: — Все мужчины в нашем клубе умеют это.

— А знают ли они, что делать после того, как справишься с платьем? — парировал я. — И почему ты носишь сразу двое трусиков?

— Только дешевые девицы играют в теннис без нижнего белья.

Она сняла бюстгальтер.

— Или целуются взасос, — сказал я.

— О нет, — она сняла трусики. — Все в клубе так делают.

Я видел ее обнаженной бессчетное количество раз. Но никогда не терял интереса. Она не была хрупкой. Ее тело выглядело крепким — живот подтянут, а грудь не обвисла. Она смотрелась прекрасно, но всегда чувствовала себя неуютно, когда была раздета, как будто кто-то мог вломиться и поддеть ее: «Ага!»

— Сюз, иди мойся, — попросил я. — А завтра, возможно, я разнесу ваш клуб в щепки.

Она закрылась в ванной, и я услышал, как она плещется в воде.

— Если ты играешь с резиновым утенком, я утоплю тебя.

— Терпение, — крикнула она. — Я принимаю ванну с травяной пенкой, этот запах сведет тебя с ума.

— Я уже и так достаточно на взводе, — сказал я, снимая кроссовки и брюки.

Она вышла из ванной, придерживая подбородком полотенце. Оно спускалось до колен. Правой рукой Сюз отбросила полотенце в сторону, как будто открывала занавес, и сказала:

— Вот и я.

— Неплохо, — выдохнул я. — Мне нравятся люди, которые умеют сохранять форму.

Полотенце полетело в сторону, а Сюз оказалась в постели рядом со мной. Я раскрыл ей свои объятия, и она нырнула в них. Я крепко сжал руки.

— Я рада, что ты вернулся целым и невредимым, — произнесла она, приблизив свои губы к моим.

— Я тоже, — ответил я. — Ты можешь в этом убедиться...

— Итак, — поддразнивала меня Сюз, — что-то я еще не вспотела.

Я поцеловал ее. Она еще крепче прильнула ко мне, и я слышал, как она глубоко втягивает воздух и медленно выдыхает. Ее рука гладила мое бедро, а потом скользнула к спине. Пальцы замерли на моей ягодице, когда наткнулась на шрам от пулевого ранения.

Чуть оторвавшись от моих губ, Сюз спросила:

— Это что такое?

— Шрам от пули.

— Я надеялась, что тебя никто не тронет.

— Зато меня сейчас трогают, — шепнул я.

Больше мы не разговаривали.

— Прямо в зад? — спросила Сюз.

— Мне больше нравится называть это ранением в бедро, — ответил я.

— Еще бы, — поняла она. — Было больно?

— Очень неудобно, но не слишком серьезно, — пояснил я.

Сидя на кухне, мы ели деликатесы и запивали их шампанским. Я приоделся в кроссовки и спортивные брюки. Она надела купальный халат. На улице уже стемнело. Звуки пригорода долетали через приоткрытую заднюю дверь. Ночные бабочки бились в сетку.

— Расскажи мне. Все с самого начала.

Я положил на ломоть ржаного хлеба два куска телячьего рулета, намазал дюссельдорфской горчицей, прикрыл все это еще одним куском хлеба и откусил. Тщательно пережевал и проглотил.

— Два выстрела в зад, и я отправился в самое большое приключение в своей жизни, — расписывал я. Откусил половинку маринованного огурца. Он, конечно, плохо сочетается с шампанским, но жизнь так непредсказуема.

— Будь серьезнее, — запротестовала Сюзан. — Я хочу все знать. Тебе было трудно? Ты выглядишь усталым.