— Лучше твоя из сани вылезай и кушай! — с таким привет ствием обратился к нам Джонни Красный Камень. Затем, расхо хотавшись, он спросил: — Какой черт, твоя белый люди ходи в такой нехороший погода?

У костра было тепло, и у меня потекли слюнки от запаха жареной лосиной грудинки.

— Я сумасшедший, Джонни! — засмеялся я в ответ. — Ког да моя сумасшедший нет, моя в хижина сиди, моя женщина, моя парень тоже в хижине сиди, пока весна ходи. Лучше люди, как медведь, живи: зимой в нора сиди, когда снег таять, из нора вылезай.

Я взял охотничий нож Джонни, вырезал большие куски мяса из спины лося и надел их на вертел.

У костра стоял заваренный чай в десятифунтовой банке из-под сиропа. Жена Джонни наполнила им три жестяные кружки и подала нам. Никогда чай не казался мне таким вкусным. И неважно было, из чьих рук я получил его и что это был за чай. Присев у огня, мы уплетали наши бифшексы, даже не дав им хоть немного остыть, благодаря судьбу за то, что Джонни удалось убить лося.

Беззастенчиво рыгая от избытка съеденного мяса, индейцы погрузили в сани части разрубленной туши. Четверо малышей за рылись в одежды из кроличьих шкурок, смеясь и болтая на своем гортанном наречии. Красный Камень взял вожжи и бросил мне вопрос.

— Белый люди, твоя ходи первым желай?

— Нет, к черту, — ответил я. — Индеец конь лучший. Мой конь уставай. Твоя ходи первым, моя — сзади.

Нам было по пути с индейцами, так как их резервация находилась на три мили дальше, чем Риск-Крик.

Протоптанный путь придал новую энергию нашим коням. У хомута уже не скапливался снег. И хотя дорога была нелегкой, лошади смогли идти без задержек и покрывать от двух до трех миль в час. К заходу солнца мы приехали в торговый пункт. В лавках и на почте в Риск-Крике кипела жизнь. Только что прибыла шестерка лошадей с грузом товаров, предназначенных для отдаленных торговых пунктов.

— Самая проклятая поездка за все время моей работы на тракте, — ворчал возчик, когда я вводил наших лошадей в ко нюшню и искал два свободных стойла. — Никаких следов дороги к Бичер-Прери. Абсолютно все замела снегом чертова метель. Из Бристоля где я остановился прошлой ночью, лошади тянули груз десять часов.

Бристоль был другой придорожной остановкой на десять миль восточнее Риск-Крика.

— Вам повезло больше, чем нам, — утешил я его, распрягая лошадей. — Мы ночевали под пихтой.

Возчик был высок и худощав. Ему пришлось долго вглядываться в снег, и глаза у него покраснели и распухли.

— Черт возьми, неужели вы ночевали под деревом? — вос кликнул он. — И ваша жена, и сынишка?

И когда я утвердительно кивнул головой, он засунул палец в нос, прочистил ноздри и сказал:

— Это напоминает мне зиму двадцатого — двадцать первого года, когда я правил четверкой лошадей с грузом зерна для одного из фермеров в верхней части края. Ну, вы, сэр, наверное, знаете эту часть дороги между Харперовым лугом и Гансовым лесом. Вот это была метель! Никогда, ни раньше, ни позже, я не видел такой метели. И пусть лопнет мой язык, если один из ко ренников не споткнулся и не захромал. Так я и застрял там в пургу с почти четырьмя тоннами зерна. Морозище чертов и…

Так он и остался в своих сугробах, когда я вышел из конюшни и направился в гостиную торгового пункта.

Священник выездной миссии римско-католической церкви — толстяк с бородкой и бакенбардами пожал нам руки, когда мы с Лилиан усаживались у обогревателя. В Чилкотине его знали под именем отца Томаса. Занимался он, главным образом, религиозным просвещением индейцев.

Разговор в гостиной вращался вокруг одной и той же темы — погода. Ковбой, пытающийся отогреть ступни ног у печки, сказал:

— Господи, вот уже месяц, как я хожу с замерзшими ногами.

Охотник за дикими лошадьми, с нетерпением ожидающий ослабления морозов, чтобы снова выслеживать коней на Лысой Горе, присовокупил, что «этот проклятый край катится в преис поднюю». Он был сутул и низкоросл, с кривыми от верховой езды ногами.

Игнорируя богохульное ворчание ковбоя и охотника, священник рассказывал нам с Лилиан о собственных невзгодах. Он должен был уже неделю назад попасть в резервацию, расположенную к западу от торгового центра, но жестокие морозы последней недели задержали его в Риск-Крике. Он ждал индейца с лошадьми и санями, который давно уже должен был приехать за ним. Но наверное, этот индеец решил, что душа его не станет порочней от того, что он подержит своих лошадей в конюшне, пока не ослабнет мороз.

Пара бродячих скупщиков пушнины играла за столом в покер на крупные ставки с китайцами. Три индейца-зверолова, появив шиеся в дверях лавки, некоторое время наблюдали за играющими, а затем достали замасленную колоду собственных карт и стали играть в очко. Я следил за игрой и наконец пришел к заключению, что китайцу везет. «Надеюсь, — подумал я, — что он их как следует обчистит». Я никогда не любил скупщиков пушнины.

Торговец сидел в конторе, манипулируя своими финансовыми документами.

Он взглянул на меня, потирая руки, по-видимому, в ожидании выгодной сделки.

— Я думал, что вас всех уже нет в живых, — весело приветствовал он меня.

— Был момент на Равнине Озерных Островов, когда мы действительно чуть не погибли, — не без горечи ответил я.

После длительной паузы торговец сказал:

— Чертовски холодная зима. Напоминает зиму, когда замерз бедняга Джо Иснарди. Кажется, это было за год или два до того, как ты приехал из Англии. Тогда еще не было сухого закона, и у меня здесь был бар. — Он сдвинул брови, как бы с трудом стараясь восстановить в памяти события прошлых дней. — Было сорок пять градусов мороза, когда Джо отправился дальше на восток в санях с упряжкой. За пару миль отсюда его стал дони мать мороз. У него в санях был ящик с шотландским виски, и, чтобы разогреться, он открыл бутылочку. Похоже, что пара глот ков не помогла ему согреть даже кисти рук, не говоря уже о внутренностях, и он еще раз приложился к бутылке. Через некоторое время он привязал лошадей, присел на бревно и стал лить виски себе в глотку. Так его и нашли через неделю на бревне, одеревеневшим от холода, с наполовину недопитой бутылкой в руках. Две пустые бутылки валялись на снегу.

— А что сталось с лошадьми? — полюбопытствовал я.

— А ты как думаешь? — буркнул он. — Они околели и отправились на небо. Там они счастливо пребывают до сих пор.

После упорной получасовой торговли я продал наш скудный запас пушнины и получил за нее товаров на сто семьдесят долларов. В лавке не было наличных денег, и нам пришлось обме нять каждую из наших шкурок на предметы и продукты, в которых мы нуждались.

Мы прожили в Риск-Крике три дня. Лошади отдыхали, а мы говорили о погоде со случайными собеседниками, просматривали почту и с нетерпением ждали, когда потеплеет и можно будет отправиться домой без риска замерзнуть в пути. И наконец на четвертый день при терпимой минусовой температуре мы сказали «прощай» торговому пункту и после тридцатичасового путе шествия с одной ночевкой в пути вернулись в нашу хижи ну.

Вот уже более двух дюжин раз встречали мы рождество у ручья Мелдрам. Но когда я припоминаю их все, мне кажется, что рождество, проведенное на Равнине Озерных Островов в санях при температуре — 40°, когда мы пользовались радушным госте приимством Джонни Красный Камень и его толстушки Лизи и уплетали жареного лося у полыхающего костра, было самым лучшим из всех.