Отдельно от доминошников под чахлым вязом на длинной скамейке, как скворцы на проводе, сидели старушки. Сидели днями и вили бесконечную нить разговоров об одном и том же. К этой скамье и подошла Дьякова. Шесть пар глаз — подслеповатых и зорких, любопытных и настороженных, уставились на нее.

— Добрый вам день, — сказала Дьякова.

— А он такой? — худая бабуля с землисто-серым лицом посмотрела на неё маленькими сверлящими глазками. Другие женщины молча кивнули. Стало ясно — для тех, кто здесь сидел день добрым не был.

— Можно с вами присесть? — спросила Дьякова и, не ожидая приглашения, опустилась на край лавочки. — Я из милиции.

Лица бабулек стали ещё более постными. Заявление, сделанное гостьей, они воспринимали так, как его бы восприняли богомолки, к которым присоединилась новенькая и сказала: «Я к вам от Сатаны». В Красноборске не было таких, кто бы всю жизнь просуществовал в ладу с законом. А если ты грешен, то выгоднее дружить с попом, отпускающим любые грехи от имени господа-бога, чем с ментом, который во всем ищет статью Уголовного кодекса. Даже для своего участкового Ступина не делалось исключений. Все знали и видели, что страж закона почти каждый день на бровях, что делит ложе сразу с Нюркой Квасниковой и Аннушкой Жировой, что берет за просто так сигареты в частном киоске Капы Латыповой, но разве при этом он перестает быть ментом?

Дьякова не сразу завела разговор об интересовавшем её деле. Сперва рассказала старушкам кое-какие сплетни из жизни областного города: кто с кем развелся, кто кого убил, кого поймали за взятки. Обо всем этом писалось в газетах, но бабушки уже давно ничего не читали и новости воспринимали с видимым интересом, выслушав, сочувственно охали. Потому, когда Дьякова спросила, была ли у Максима Чикина в Красноборске подружка, ей в два голоса сразу ответили:

— Ишшо кака была. Галочка Расторгуева. Мадам фик-фок на один бок.

Все знает господь о людях, куда больше знают — городские кумушки. Ничто не укроется от их зорких глаз.

Галина Федоровна Расторгуева заведовала детским садом трикотажной фабрики. Это была хозяйственная энергичная женщина, у которой все горело в руках. К тридцати пяти годам она уже пережила двух мужей, которых, как говорили злые языки, «заморила любовью».

То, что такое было вполне возможно, подтверждал сам вид Галины Федоровны — худая женщина с непропорционально великой грудью, узкими бедами, она передвигалась вихлястой, разболтанной походкой, такой, что казалось, будто каждая часть её тела живет самостоятельно. Глаза Галины Федоровны — большие с легкой поволокой при взгляде на мужчину — будь то истопник детского сада, водитель продуктовозки или инспектор энергосети — горели явственно выраженной похотью, которая читалась настолько легко, что многим казалась выражением психической неуравновешенности и заставляла даже тех, кто был не прочь, воздерживаться от рискованных поползновений — чего доброго свяжешься с чокнутой на свою голову.

Галина Федоровна в сложившихся обстоятельствах нашла неплохой выход. В не таком уж далеком прошлом она встретила Максима Чикина, который перешел из детского сада в школу в первый год её пребывания в заведующих. Она сразу узнала парня, хотя теперь это был не колобок, а плотный, крепко сбитый юноша с вьющимися длинными волосами, с дешевой серьгой в левом ухе. В зубах он демонстративно держал сигарету и посматривал на прохожих с откровенным нахальством, словно старался всем своим видом продемонстрировать независимость и крутость.

— Максик! — Галина Федоровна цепко взяла парня за плечо. — Ты меня узнаешь?

— Ну, — удивленно ответил Макс, ещё не решивший как себя вести в подобном случае. — Галина Федоровна? А чо?

Он не догадался сказать ни «здравствуйте», ни «добрый день», ни даже «хай», что в то время стало принятым у пацанов Красноборска. Да и почему он должен здороваться с кем-то, кто в его жизни не занимает никакого места.

— А ты вырос, — Галина Федоровна, не выпуская плеча Максима, осмотрела его с ног до головы. Она уже почувствовала, как окреп, возмужал паренек, стал мускулистым, жилистым и, наверняка, наполнился мужской ядреной силой, хотя может ещё и сам не догадывается о том. Она сразу определила его в уме словом «бычок», и вдруг жгучее желание, хотя для данного случая не очень скромное, омыло её жаркой волной от груди до пахов.

— Максик, — голос Галины Федоровны походил на мягкое мурлыканье кошечки, которую ласково погладили, — ты не хочешь заработать пачку сигарет? Мне надо немного помочь по дому.

Предложение должно было удивить Максима, но оказалось, что он не удивился нисколько. Ему уже приходилось сшибать рубли, помогая грузчикам продуктового магазина таскать ящики и мешки. Так почему не «срубить капусту» у Галины Федоровны?

— А чо не помочь? Когда?

— Пошли прямо сейчас.

Галина Федоровна, как всегда утром направлявшаяся в детский сад, круто изменила направление.

Сцена совращения была до банальности проста. Хозяйка попросила Макса вытащить из антресоли узлы со старым хламом, которые уже давно собиралась выкинуть. Она показала ему стремянку, которая хранилась на балконе. Макс принес её в прихожую, расставил и полез вверх.

Галина Федоровна стала страховать его, придерживая за ноги. Потом она передвинула руки к его ягодицам.

У многих из нас под влиянием прессы, описывающей и показывающей престарелых спортивных тренеров, которые возбуждают себя и пускают тягучие слюни, когда поглаживают ноги и попы своих подопечных спортсменок, сложилось впечатление, что такое действо доставляет удовольствие только мужчинам и чаще всего далеко не молодого возраста. Увы, все мы человеки — и мужчины и женщины.

Коснувшись пальцами тугого тела парнишки, Галина Федоровна внезапно даже для самой себя стала утрачивать контроль над эмоциями и действиями. Чувства, толкающие лиц разного пола к совращающим действиям, имеют одинаковый механизм.

Галина Федоровна вдруг стала поглаживать бедра Максима при этом бормоча первые приходившие на ум слова:

— Какой ты… хочешь пива? Эти мускулы у тебя… Да ладно, Максик, вещи снимем потом. Ты слезай…

Не понять, что происходит, Макс не мог. К тому времени он уже попробовал все, что считалось запретным — самогон, водку, курил сигареты, начинал баловаться «травкой», и, как говорилось в среде мальчишек, имел собственное «мясо». В роли «мяса» выступала Люська — чернявая вертлявая малолетка, дочь дамского портного Ильи Бару, который обшивал всех модниц Красноборска и даже в полной темноте мог угадать кого из своих клиенток общупывает и обмеряет.

Люська пошла по рукам лет с двенадцати и не по чьей то злой воле, а только в силу собственного великого стремления освоить процесс, окруженный таинственностью, разукрашенный вымыслами и ставший фундаментом российского сквернословия.

Сделав первые шаги по пути постижения неизведанного, Люська тут же поняла, что процесс этот не имеет границ, и каждый новый шаг будет открывать ей в уже известном нечто новое, сладостно волнующее.

Все это делало Люську упорным экспериментатором, за что в силу испорченности нравов, косности и лицемерия многие бабы в поселке именовали её «шалавой».

Макс на единоличное владение Люськой не претендовал, да и она не считала себя однолюбкой, но некоторый опыт общения с женским телом он получил, знал, как и с чего такое общение начинается, что и куда вставляется и какие из того проистекают ощущения. Так что насчет внезапного изменения настроений Галины Федоровны он не ошибался, допустить оплошности на этот счет не боялся и, слезая со стремянки, обеими руками уперся в мощные женские груди, чем вызвал у хозяйки немалое удивление:

— Ой, какой ты шустрый! — Но это прозвучало не осуждающе, а восхищенно, и Галина Федоровна поощряюще притянула, прижала Макса к себе.

Ни опомниться, ни дернуться Макс не успел. События развивались стремительно, и финал приближался неотвратимо. Дядя Иннокентий Шаров, сосед Чикиных по дому, к случаю и без него любил повторять фразу «Не долго билася старушка в гусарских опытных руках». Так вот Макс тогда мог бы с полным правом переиначить слова и сказать: «Не долго дергался парнишка в умелых женщины руках».