— Мы открыли еще три пещеры, и она сканирует каждую стену, чтобы узнать, нет ли еще больше. Она считает, что камнереза хватит на еще одну-две пещеры, прежде чем он снова вырубится. Запчасти быстро перегорают.

Я очень надеюсь, что она не разобрала на запчасти хирургический аппарат, иначе я сорвусь с катушек. Если я не смогу избавиться от этой внутриматочной спирали — честное слово, я уже пыталась даже вручную, — то я просто свихнусь.

— С тобой все… в порядке? — спрашивает Джорджи, обеспокоенно глядя на меня.

— Ага! Просто хотела кое-что проверить в девчачьей части.

Понимание появляется на ее лице, когда я снова прижимаю Тали к своей груди.

— Все произойдет, Джоси. Просто потерпи.

Но я устала быть терпеливой. Все советуют мне запастись терпением, когда самим в этом нет необходимости. Но я улыбаюсь ей, потому что хандра не приведет ни к чему хорошему.

— Ты ведь не заберешь эту прелестную кроху обратно, пока я не уйду отсюда.

Она взрывается смехом.

— Хочешь несколько часов побыть нянечкой? Я согласна и с огромным удовольствием. Ты даже не представляешь, как сильно мне хочется спокойно поспать.

Вряд ли так же сильно, как мне хочется ребенка.

ТИФФАНИ

Здесь так тихо, когда на этом старом космическом корабле, который ша-кхаи называют Пещерой старейшин, остались лишь мы с Салухом.

По-моему, мы все еще привыкаем к мысли, что вокруг ни души. Каждый раз, когда я украдкой бросаю взгляд на Салуха, он постоянно что-то делает: точит копья, разжигает огонь, проверяет припасы или растапливает снег. Из-за больной лодыжки я практически прикована к этому креслу, и у меня нет ничего для выполнения моей обычной работы. Мои инструменты для свежевания, скребки, костяные вязальные спицы и веретено для прядения пряжи — все это осталось в той пещере. Мне в буквальном смысле совершенно нечем заняться.

Поначалу это здорово. Я дремлю в кресле, устроившись поудобнее, стараясь не беспокоить ногу. Однако спустя какое-то время мне становится скучно. В одной из задних комнат устроено некое подобие ванной комнаты, но я не позволяю Салуху помочь мне дойти до нее. Я задерживаюсь там дольше, чем следовало бы, чтобы, используя немного талой воды, привести себя в порядок, смыв дорожную грязь, и вытереть свое тело. Как только я с этим заканчиваю, я начинаю нервничать и мне совершенно не хочется возвращаться в свое кресло, поэтому, прихрамывая, я отправляюсь к одной из дверей и отдаю команду компьютеру ее открыть, чтобы я могла посмотреть, какая снаружи погода.

Как только скользящая дверь открывается, мне хочется снова ее закрыть. Порыв ветра настолько сильный, что меня чуть не сбивает с ног, а воздух, который врывается внутрь, настолько леденящий, что пронизывает до костей. Вокруг везде снег, а снаружи настолько серо, что вообще ничего не вижу. От увиденного у меня перехватывает дыхание. Джоси прямо посреди всего этого, если не успела вовремя добраться до пещеры. Если ее компас не сработал, то сейчас она наверно блуждает в эту бурю, отчаянно пытаясь найти укрытие…. а в главной пещере никто не знает, что она идет к ним.

Я подавляю панику и отступаю от двери.

— Закрой, пожалуйста.

Дверь начинает медленно закрываться, а я наблюдаю, как образовывается лед там, где в открытую дверь занесенный снежный покров растаял на более теплой поверхности металла. Он, заполнив каждую трещинку, немедленно затвердевает, а меня пробирает озноб.

«Будь в безопасности, Джоси. Будь в безопасности».

— С ней все будет хорошо, — тихо говорит Салух. Он встает рядом со мной, и когда я оглядываюсь на него, он обнимает меня за плечи. — Она сообразительная и отважная. У нее все получится. Наверняка она уже дошла до пещер, и над ней уже хлопочут и суетятся.

Он, скорее всего, прав.

— Но я волнуюсь. — Его руки большие, теплые и успокаивающие. Приятно ощущать его прикосновения, и я прислоняюсь к нему спиной. — Я была бы плохой подругой, если б не волновалась.

— Ты для нее замечательная подруга, — уверяет он меня.

— А то, что я ни капельки не беспокоюсь за Таушена, ужасно? — я корчу гримасу.

Он посмеивается, и при этом низком звуке мою кожу начинает покалывать.

— Это объясняется тем, что он отличный охотник. Он точно будет в порядке, даже если попадет в бурю. Это гораздо опаснее для человека, чем для охотника ша-кхай.

Похоже, на этой планете это оправдание всему. Кивнув головой, я, прихрамывая, отправляюсь обратно к своему креслу. Моя лодыжка отчаянно пульсирует болью, протестуя против того, что я сейчас на ногах. Однако, не успела я пройти и пару шагов, он подхватывает меня на руки и уносит обратно к костру.

Я не возражаю — зачем? И потом, так приятно быть балованной, когда мне самой хочется такого внимания, а мне его не навязывают. Салух очень осторожно усаживает меня в кресло, и я благодарно ему улыбаюсь. Когда он распрямляется во весь рост, его длинные, густые волосы касаются моей руки, а я не могу сдержаться и пропускаю сквозь них пальцы, и они, шелестя, проскальзывают сквозь мою руку. Он такой… сексуальный. Наверное, мне не следует помышлять о том, насколько Салух сексуален, когда он тут обо мне заботится, да? Но я ничего не могу с собой поделать. Я смотрю, как поигрывают мышцами его ягодицы, когда он пересекает комнату, чтобы взять еще один кусок топлива для костра, и смотрю, как он приседает, чтобы отправить его огонь. Он двигается словно танцор — танцор размером с баскетболиста вперемешку с полузащитником. Неужели мужчины его размеров могут быть настолько гибкими и потрясающе красивыми, и мне тут же хочется провести ногтями по его идеальной груди. Вкуснятина! Ням — ням.

Что и говорить, подглядывание за Салухом заставляет меня почувствовать еще один укол вины за то, что мы здесь, в Пещере старейшин и в полной безопасности, с разведем костром, едой и крышей над головой. Мы укрыты от снегов и бури, а Джоси с Таушеном где-то там, в стихии. На секунду задумавшись, я оглядываюсь на Салуха, и мне на ум приходит новая мысль.

— Вообще-то, странно, что Таушен не стал ввязываться в драку.

Он оглядывается и смотрит на меня, а его глаза в свете костра блестят.

— В драку? Чего ради?

Я отказываюсь позволить его замешательству ранить мое самолюбие.

— Ну, что он не возражал, когда ты сказал ему, что остаешься со мной. Странно, что он ни словом не обмолвился, учитывая, насколько он был взволнован этим походом.

И он был единственным, кто был взволнован. Ну, может быть, еще и Джоси, до тех пор, пока мы не пришли сюда и не оказалось, что хирургический аппарат сломан. Бедняжка Джоси.

Салух пожимает своими широкими плечами.

— Он ничего не сказал, потому что понял, что проиграл.

Я хмурюсь.

— Что ты имеешь в виду под «он понял, что проиграл»?

— Я сказал ему, что ты моя пара.

У меня от изумления отвисает челюсть.

— Ты что?

Взгляд, который он сосредотачивает на мне, чрезвычайно серьезен, чрезвычайно искренен.

— Ты моя, Ти-фа-ни. Ты моя женщина и моя пара. Я знаю, что это произойдет.

Я смотрю на него, а потом, так как никакие разумные слова в голову мне не приходят, я в замешательстве бормочу что-то бессвязное. В итоге, все еще пребывая в шоке, мне чудом удается выдать:

— Н-н-но мы же не резонируем! Мы не можем быть парой!

— Мы еще не резонируем, — заявляет он. — Потерпи. Это всего лишь вопрос времени. Наши кхаи должны просто догнать наши сердца.

Он абсолютно серьезен. У него нет никаких сомнений, что я принадлежу ему. Для него не имеет значения, что симбионт, изображающий из себя сваху, еще не разбушевался. На его взгляд я принадлежу ему точно также, как если бы наши груди мурлыкали в унисон.

У меня сжимается сердце. Я не совсем понимаю, сжимается ли оно от любви к нему и его убежденности, или печали из-за того, что мы не резонируем и он может ошибаться. Я не хочу любить его только для того, чтобы потом его потерять.

— О, Салух, — тихо говорю я. — Тебе следовало мне об этом сказать.

Его губы изгибает та его сексуальная полуулыбка.

— Я всегда это знал, моя пара. Я просто-напросто дожидался, когда ты это поймешь.

И тут меня осеняет, что одна из вещей, которая мне так нравится в Салухе, это его абсолютная убежденность. Он и правда не сомневается в том, что я его пара. В то, что если мы достаточно сильно захотим, все остальное само по себе встанет на свои места.

Хотелось бы мне иметь такую же убежденность.

Но я улыбаюсь и протягиваю ему руку. Он принимает ее и прижимает мои пальцы к своим губам. Я его так сильно люблю, но и боюсь этого. Я всего боюсь.

— Все хорошо. — Он придвигается ко мне поближе и гладит по щеке. — Я вижу беспокойство в твоих глазах.

Мотнув головой, я соскальзываю с кресла, перебираясь в его объятия.

— Тогда заставь меня думать о чем-нибудь другом, кроме беспокойства.

Изгиб его губ растягивается в заводную, игривую улыбку. Он разглядывает меня, а потом наклоняется так, что его нос мог бы коснуться моего.

— Задумала меня отвлечь, Ти-фа-ни?

Определенно. Но не только ради того, чтобы отвлечь его, но и ради себя. Я хочу на время забыть обо всем, кроме него. Хочу, чтобы мир на время исчез. Хочу, чтобы на какое-то время всё, кроме нас, перестало существовать.

Я скольжу рукой вниз по его груди, потом еще ниже, и принимаюсь ласкать выпуклость на его леггинсах.

— Сдается мне, что ты уже вполне готов отвлечься.

— Я всего лишь мужчина, — бормочет он, затем легонько прикусывает мою нижнюю губу. — Если моя женщина хочет поиграть, кто я такой, чтобы ей отказывать?

Его женщина. Это обозначение вызывает тревогу. Я на самом деле хочу быть его, но я… боюсь. Я лучезарно ему улыбаюсь, чтобы скрыть свое беспокойство, и тру его член через его леггинсы. Он уже тверд как камень, и у меня аж слюнки текут при мысли о новом раунде дразнящего удовольствия. Салух такой замечательный; я хочу сделать с ним больше, чем просто дразнить поцелуями и ласками. И я знаю, что именно я могу сделать, чтобы взорвать его мозг.