— Не решишь, я еле-еле справился. Дам списать.

— Не нужно.

— Ты можешь выйти?

— Нет, — ответила я.

— Ну тогда слушай. — Голос Сережи стал злым. — Я хотел по-хорошему, хотел просто узнать. Ты специально подсунула мне дырявую лодку? Я чуть не утонул сегодня.

На горло мне что-то давило, и я ответила сиплым басом:

— Лодка была новой, на ней никто никогда не плавал.

— Но швы, швы, — прошипел Сережа, — они стерлись и пропускают воду. Значит, она долго у вас валялась и швы сгнили, я чуть не утонул. Я сейчас принесу тебе ее, спасибо за подарок!

Теперь я пропищала в трубку испуганно:

— Нет, нет, пожалуйста, не надо.

— Можно подумать, что ты ее украла, — сказал Сережа. — Я сейчас занесу…

Я очень испугалась, но почему-то сказала спокойно, с достоинством:

— Хорошо, неси, только вместе с шахматами.

— Ты дура, злая дура, — сказал Сережа и повесил трубку.

И лодку, и шахматы я действительно взяла без спроса: и то, и другое у нас лежало без дела на антресолях. Но сейчас я думала о другом. Вот Сережа пришел в заводь. Взрослые красят катера, смолят швы лодок. Сережа достал из рюкзака сложенную лодку, легкие весла, насос. Наполнив лодку воздухом, он положил аккуратно чехол от лодки и насос в рюкзак, снял ботинки и, закатав до колен брюки, вошел в ледяную воду. Нужно знать Сережу, чтобы представить все это. Другой бы мальчик поежился от холода, улыбнулся взрослым: «Неказистая моя, не как у вас лодочка, не шикарная моя яхта, но для меня пока и такая сойдет». Или так: «Моя брезентовая лодочка лучшая из всех, удобная: сложил — и унес домой, разложил — и плыви в ней себе на здоровье».

Конечно, Сережа вошел в ледяную воду, как в теплую. Вставил в уключины весла и понесся к заливу, высоко подняв голову, не глядя на рыбака в ободранной лодке, таскавшего из воды корюшку. И тут-то он почувствовал, что оледеневшие ноги стынут еще больше. Представить, что Сережа может опустить голову и посмотреть вниз, мне было трудно.

Я не знаю, сам ли он добрался до берега, или его спас рыбак, наверное посоветовав при этом: «В следующий раз плавай в корыте: надежней». А еще я представляю, как Сережа говорит рыбаку: «Сколько я вам за это должен?» Он обязательно бы так сказал, за это его не любят в классе. Он просто очень гордый и не понимает, что обижает людей, рассчитываясь с ними за любую услугу. Со мной он не рассчитывается, и я ему благодарна за это. Мне Сережа сказал, что я альтруистка. Если у меня не будет возможности кого-то опекать, делиться завтраком, водить в кино, то я просто сойду с ума. В тот день, когда он мне так сказал, я спросила у мамы: нравятся ли ей альтруисты? Мама ответила: «Нет. Альтруист — это эгоист высокого класса, дает немного, а требует за это благодарить всю жизнь. Он страдает от невнимания, но вслух ничего не требует. От этого окружающих мучит совесть, они чувствуют себя подлецами рядом с таким жертвенным альтруистом». Я не все поняла, поэтому спросила: «А я, по-твоему, альтруистка?» Мама уже сфокусировала глаза на чертеже, но ответила: «По-моему, да».

А может быть, Сережа так промок на заливе, что завтра заболеет и попадет в больницу? А я так плохо разговаривала с ним по телефону. И вдруг, не знаю почему, я почувствовала: Сережа на заливе был вместе с Галей, с Галей Рассказовой. И тогда я заплакала. Бабушка принесла с кухни тарелки и спросила:

— Ты что? Господи, новость! Почему ты плачешь?

— Муха, муха была мертвой.

Я поняла, что задачу мне не решить. тогда я сняла обертку с учебника и надела ее на книжку «Девочка и птицелет» Владимира Киселева. На случай, если бабушка захочет посмотреть, что я учу. Если бы Сережа, как раньше, сидел со мной за одной партой, задачу я бы у него списала. Теперь он сидит с Майей Палей, очень красивой второгодницей, переведенной зимой к нам из другой школы.

Я недолюбливала ее за вечные: «Ты не поймешь! Малявка! Отсталость!».

Майя попросила меня пойти с ней в театральный магазин. Там под стеклом лежали парики. Очень дорогие. А Майя спросила: «У вас вчера „длинная блондинка“ за сто десять рублей была?» — «Опоздали. Такие не лежат».

У Майи свои волосы были хорошие. Я спросила шепотом: «Зачем он тебе? Давай лучше собаку купим. Тут такие щенки пуделя у соседей продаются…» — «Малявка ты еще, Кира. Знаешь, как мне идет? Вчера примеряла. Старше лет на десять стала. И лицо такое — не узнать».

Майя была самой красивой девочкой в классе.

Тогда я подумала, что в парике она, наверное, станет такой красавицей, такой, что ее будут брать сниматься в тех кинокартинах, где потребуется красавица. Но вдруг продавщица сказала: «Какая же ты еще малявка, девочка». Я подумала, что она говорит мне. Но она смотрела с жалостью на Майю. «А вдобавок отсталость. Парики давно вышли из моды».

Я тогда не выдержала и хихикнула.

С тех пор Майя меня не замечает. Мне, конечно, не надо было смеяться. Но почему Сережа сидит с ней за одной партой? Потому что она красивая или чтобы позлить меня? Если бы он сидел с Галей Рассказовой, я бы поняла. У них, как говорят взрослые, «общие интересы». Починить радиоприемник, по-моему, им ничего не стоит, не говоря уже о школьном электрощитке с нарисованной молнией на дверце, в котором Галя, как и Сережа, спокойно ищет неисправную пробку рукой, будто безобидную книжку у себя в портфеле. Мне даже мимо открытого щитка пройти страшно. Сережа подарил Гале мои шахматы. Конечно, шахматы стали уже его, если я подарила их ему вместе с лодкой на день рождения…

— Кира! Ах, прости. Ты занимаешься… — И бабушка прикрыла за собой дверь.

Книгу «Девочка и птицелет» я читаю не в первый раз. Мне нравится, как она написана, нравится героиня книги, девочка Оля, и нравится ее папа-отчим. Не нравится Олина мама, но, наверное, все мамы так устают от работы, что дружить со своими детьми уже просто не могут. Моя мама все время хочет спать. А может быть, ей просто скучно со мной? Может быть, я такой неинтересный человек, общение с которым не радует даже родную мать? Наверное, это так. Да, это, конечно, так. Ведь когда приходит тетя Зита, давнишняя мамина подруга, мама с готовностью откладывает свои чертежи. И если бабушка дома, они даже уходят на улицу: «Пройтись по воздуху». А если я дома одна, тетя Зита с мамой о чем-то шепчутся и мама иногда напоминает: «Тихо, ребенок». Смешные. Во-первых, их разговоры мне просто скучны. Мне правда не интересно, что совершенно мне неизвестный мужчина женился на неизвестной мне женщине. Или неизвестная мне Лидия Петровна по дешевке купила джинсовый костюм. Если бы мама захотела мне что-нибудь купить, то я предпочла бы щенка. А во-вторых, я плохо слышу, не то чтобы я была глухая, но, по крайней мере, их монотонного шептания я не слышу.

Когда я была грудным ребенком, мы снимали дачу. Папе велели погулять со мной. Он понес меня в лес. Вдруг папа увидел нужную ему бабочку-репейницу. Эти бабочки, кажется, улетают осенью на юг, как птицы. Папа положил меня в траву и погнался за бабочкой. Пестрая бабочка с потрепанными от перелета крылышками так увлекла папу, что он про меня забыл. Бабушка радовалась за папу и не заметила, что папа пришел без ребенка. А мама стирала и радовалась, что я не плачу и не отвлекаю ее от работы. Принесли они меня ночью с простуженным ухом. Я нисколько не обижаюсь на папу. По-моему, увлеченные своим делом люди такими и должны быть.

Видимо, на кухне бабушка обидела маму, если только сейчас, когда я вошла, бабушка примирительно сказала:

— Ты только посмотри, Тамара, Кирочка всерьез занялась математикой. И знаешь, она так похожа на Коленьку: подумай, расплакалась из-за какой-то мухи. Когда Коленька был маленьким…

И бабушка рассказала известную уже нам с мамой историю, как папа плакал в лесу, когда кто-то из взрослых, не заметив, раздавил муравьев на их тропинке.

Мне кажется, на папу я не похожа. Как-то в день рождения бабушки, на даче, мы всей семьей с гостями сидели в саду. Гости спрашивали папу о снежном человеке. Папа солидно наклонял голову и поглаживал рыжую бороду.

— Вы сами видели? — спросил не помню уже кто из гостей.

— Вопрос серьезный, — ответил папа, чуть вытягивая ноги и сложив руки на большом животе. — Видите ли, я его не видел, вернее, пока не видел, но надеюсь. Сколько лет я им занимаюсь, пять или шесть? А? Мама?

— Семь, — ответила бабушка.

— Но следы, следы говорят, что он есть, и от следов, уважаемый, трудно избавиться.

Папа достал из внутреннего кармана пиджака несколько фотографий и протянул гостю.

— Здесь след снежного человека. А это — снимок гипсового слепка следа.

Гости склонились над снимками. Мама понесла в дом посуду. Мне стало приятно, что мой папа самый интересный, самый важный человек за столом. Обычно люди показывают фотографии своих детей или близких и не понимают, что это скучно другим. Все испортил дядя Женя, мамин брат. Бабушка его не любила, и как тогда дядя Женя оказался у нее на дне рождения, я не знаю. Наверное, случайно проезжал мимо на своей машине.

— Но след нетрудно изобразить на сырой земле, — сказал дядя Женя. — Вот смотрите.

Дядя Женя подошел к кусту сирени, разровнял влажную землю щепочкой и быстро-быстро стал тыкать в нее пальцем.

— Вот, пожалуйста, вам след белки, — показал и тут же стер дядя Женя. — Вот заяц, лиса. Да что хотите, пожалуйста.

— По-твоему, я сам след оставил? — спросил папа грустно и покраснел от обиды. — А эта, по-твоему, фотография тоже фальшивка?

Гости стали спрашивать, что изображено на этой фотографии. Я знала: это снимок слепка початка кукурузы, надкусанного снежным человеком. Папа победно смотрел на дядю Женю, зная, что без его объяснения никто не поймет, что изображено на снимке.

— Скажи уж, — разрешила бабушка и так посмотрела на дядю Женю, что я на его месте упала бы.

— По-моему, плохо отлитый початок, — сказал дядя Женя.

— Может быть, ты скажешь, что его надкусила лошадь? — спросил папа.