— Разумеется, — ответила она.

Госпожа Эванхелиста не стала сообщать причин героического решения, столь поразившего нотариуса; усердие Солонэ могло бы остыть, если бы он узнал, что его клиентка собирается уехать из Бордо. Тем более она ничего не сказала Полю, чтобы не испугать его обширностью тех фортификационных сооружений, какие пришлось воздвигнуть при начале военных действий.

После обеда оба полномочных представителя оставили влюбленную парочку в обществе матери и перешли в соседнюю гостиную, где и должны были состояться переговоры. Итак, действие происходило одновременно в двух местах: у камина в большой гостиной разыгрывалась любовная сценка, там жизнь казалась радостной и веселой; в смежной комнате протекала серьезная и мрачная сцена, на первый план там выступали голые материальные интересы, обычно прикрываемые обманчивой беззаботностью.

— Дорогой мэтр, — сказал Солонэ Матиасу, — контракт будет храниться в ваших делах, это право принадлежит вам по старшинству.

Матиас с важностью поклонился.

— Но, — продолжал Солонэ, разворачивая набросок контракта, составленный для него письмоводителем, — так как я защищаю интересы слабой стороны, интересы невесты, то я взял на себя труд самолично изложить условия. Они таковы: представляемая мною особа выходит замуж с приданым на основе общности владения имуществом; в случае смерти одного из супругов, при отсутствии наследников, все имущество полностью переходит к супругу, оставшемуся в живых; при наличии же наследников — четвертая часть остается в пожизненном пользовании, а четвертая часть переходит в номинальное владение. В общей собственности будет находиться четвертая часть личного имущества каждого из супругов. Тот из них, кто переживет другого, получает всю движимость, не будучи обязан делать ей опись. Словом, все ясно, как божий день.

— Та-та-та-та, — сказал Матиас, — так дела не делаются, это вам не песенку спеть. Что дают за невестой?

— А что имеется у жениха? — спросил, в свою очередь, Солонэ.

— Наше состояние, — сказал Матиас, — это, во-первых, поместье Ланстрак, приносящее двадцать три тысячи ливров дохода чистоганом, не считая поступлений натурой; засим — фермы Грассоль и Гюадэ, дающие каждая по три тысячи шестьсот ливров; засим — имение Бельроз, приносящее в среднем шестнадцать тысяч ливров; итого сорок шесть тысяч двести франков дохода. Засим — родовой особняк в Бордо, за который взимается налог в девятьсот франков. Засим — прекрасный дом с садом и двором, находящийся в Париже, на улице Пепиньер, налог — полторы тысячи франков. Документы на перечисленную недвижимость находятся у меня; все это перешло к графу де Манервилю по наследству от родителей, за исключением дома в Париже, являющегося его личным приобретением. Наконец обстановка двух особняков и замка в Ланстраке, оцененная в четыреста пятьдесят тысяч франков. Вот вам стол, скатерть и первое блюдо. Что вы нам дадите на второе и на десерт?

— Приданое, — сказал Солонэ.

— Перечислите его, дорогой мэтр, — возразил Матиас. — Что вы можете мне предъявить? Где опись имущества, составленная после кончины господина Эванхелиста? Покажите мне, как была проведена ликвидация его дел, куда были помещены наличные деньги? Где ваши капиталы, если таковые существуют? Где ваша недвижимость, если таковая имеется? Короче, покажите мне все дела по опеке и разъясните, что получит от матери невеста сейчас и что унаследует после нее.

— Любит ли граф де Манервиль мадемуазель Эванхелиста?

— Он готов жениться на ней, если условия брачного контракта окажутся подходящими, — сказал старый нотариус. — Я не ребенок: мы говорим сейчас о делах, а не о чувствах.

— Однако дело не выгорит, если вы не проявите великодушия, — возразил Солонэ. — И вот почему. Мать невесты после смерти мужа не составила описи имущества; она испанка, креолка и не знакома с французскими законами. Потрясенная скорбью, она и не думала о пустых формальностях; их выполняют с легким сердцем лишь люди черствые. Общеизвестно, что покойный муж обожал ее и что она горько оплакивала его смерть. Если все же ликвидация сопровождалась составлением краткой описи, на основании простого опроса, то лишь благодаря второму опекуну: он настоял на том, чтобы положение было приведено в ясность и за дочерью было закреплено право на капитал, образовавшийся к тому времени, когда пришлось изъять из Лондонского банка английские ценные бумаги на огромную сумму, каковую решено было отдать под проценты в Париже, удвоив таким образом доходы…

— Не говорите вздора. Существуют способы все проверить. Какова была сумма наследственных пошлин, уплаченная казне? Назовите ее, и мы установим размеры наследства. Держитесь ближе к делу. Скажите прямо, что было получено и что осталось. Если мой клиент очень влюблен, он будет снисходителен.

— Ну, если вы хотите жениться на деньгах, ничего не выйдет. Невеста, собственно говоря, должна получить в приданое свыше миллиона. Но у матери остались только этот особняк, движимое имущество и четыреста с лишним тысяч франков, помещенные в тысяча восемьсот семнадцатом году из пяти процентов и приносящие ныне сорок тысяч дохода.

— Как же можно при этом вести образ жизни, требующий ста тысяч в год? — воскликнул пораженный Матиас.

— Что же делать, содержание дочери обходилось безумно дорого! К тому же госпожа Эванхелиста в самом деле не знает счета деньгам. Впрочем, все ваши сетования не вернут ей ни гроша.

— С пятьюдесятью тысячами дохода, принадлежавшими лично мадемуазель Натали, ее можно было без всякого разорения вырастить в обстановке полного достатка. Но если в девушках у нее такие аппетиты, то до чего же дойдет ее расточительность, когда она выйдет замуж?

— Что ж, в таком случае не женитесь, — ответил он, — красивая женщина всегда проживает больше, чем у нее есть.

— Мне нужно поговорить с моим клиентом, — сказал старик.

«Иди, иди, старый папаша Кассандр, доложи ему, что у нее нет ни гроша», — подумал мэтр Солонэ в тиши кабинета, расположив свои доводы, по всем правилам стратегии, сомкнутыми колоннами, построив эшелонами свои предложения, воздвигнув баррикады из спорных вопросов и подготовив почву для того, чтобы в тот момент, когда дело будет казаться окончательно расстроенным, стороны могли благополучно начать мирные переговоры, в которых, разумеется, одержит верх его клиентка.

Белое платье с розовыми бантами, локоны, завитые а ля Севинье, стройная ножка Натали, кокетливые взгляды, хорошенькая ручка, беспрерывно поправляющая прическу, хотя в этом не было ни малейшей надобности (обычная уловка девушек, когда они, как павлин, выставляют напоказ свою красоту), — все это привело Поля именно в такое состояние, в каком его хотела видеть будущая теща: он был опьянен желанием, невеста возбуждала в нем не меньшее вожделение, чем в лицеисте — куртизанка; по его взглядам, верному термометру души, можно было заметить, что влюбленность его дошла до того предела, когда мужчина способен натворить глупостей.

— Натали так красива, — шепнул Поль вдове, — что мне теперь понятно то исступление любви, когда бывают готовы заплатить за счастье своею жизнью.

— Обычные слова влюбленного, — возразила г-жа Эванхелиста, пожимая плечами. — А во г я никогда не слыхала от мужа таких речей; однако он женился на мне, не взяв приданого, и в течение тринадцати лет ни разу не огорчил меня.

— Это намек? — спросил Поль смеясь.

— Вы знаете, как я вас люблю, мой мальчик! — ответила она, взяв его за руку. — Разве я могла бы отдать вам свою Натали, если бы не любила вас? — Отдать меня, меня? — воскликнула молодая девушка, смеясь и обмахиваясь веером из перьев тропических птиц. — О чем вы там шепчетесь?

— Я говорил о том, как я вас люблю, — ответил Поль. — Ведь общепринятые условности не позволяют мне прямо высказать это вам.

— Почему?

— Я боюсь!

— О, вы достаточно умны и хорошо умеете вставлять в оправу драгоценные камни комплиментов. Хотите, я скажу, что думаю о вас? По-моему, вы слишком умны для влюбленного. Быть «душистым горошком» и вдобавок остроумным человеком — не слишком ли это много? — добавила она, потупив глаза. — Нужно выбрать что-нибудь одно. Я тоже боюсь…