С нынешнего дня, Поль, я стала другой женщиной; я бесповоротно простилась со светом, я не хочу удовольствий, если ты не можешь разделять их со мною. К тому же я все равно должна уехать из Парижа и жить замкнуто. Мой мальчик, узнай, что теперь ты вдвойне должен стремиться разбогатеть. Если бы твое мужество нуждалось в поощрении, ты ощутил бы прилив новых сил. Ты догадываешься, мой друг? У нас будет ребенок. Ваши заветные мечты сбылись, сударь! Мне не хотелось внушать тебе пустую надежду, — нам и так уже пришлось испытать из-за этого немало разочарований, — мне не хотелось, чтобы радостное известие оказалось впоследствии ложным Но теперь я могу сообщить его с полной уверенностью; я счастлива, что могу доставить тебе это утешение и облегчить твою скорбь.

Сегодня утром, ничего не подозревая, думая, что ты отправился по делам в город, я пошла в церковь Успения возблагодарить бога. Могла ли я предвидеть несчастье? Все улыбалось мне этим утром. Выходя из церкви, я встретила маменьку; узнав, что тебе грозит беда, она приехала на почтовых, захватив все свои сбережения, около тридцати тысяч франков, надеясь, что с их помощью тебе удастся поправить дела. Какое у нее доброе сердце, Поль! Я обрадовалась и поспешила домой, чтобы за завтраком, в нашей оранжерее, угощая тебя твоими любимыми лакомствами, сообщить сразу две радостных новости.

Вдруг Огюстина подает мне письмо от тебя… От тебя, когда мы только что провели ночь вместе, — разве это само по себе не говорит о какой-то драме? Меня охватил смертельный страх. Потом я стала читать… Я прочла твое письмо рыдая, и маменька тоже залилась слезами. Чтобы так плакать из-за кого-нибудь, надо горячо любить этого человека, ведь от слез женщина дурнеет. Я была чуть жива. Столько любви, столько мужества! Столько счастья и столько горя! Обладать такими сокровищами души и так внезапно разориться! И нет возможности прижать любимого человека к сердцу в ту минуту, когда так восхищаешься его благородством! Какая женщина могла бы устоять перед этой бурей чувств?

О, как мучительно знать, что ты далеко от меня, когда так хочется прижать твою руку к сердцу и тем успокоить его! Ты не можешь устремить на меня ласковый взгляд, который я так люблю! Не можешь вместе со мной радоваться, что наши надежды осуществились. И меня нет с тобой! Натали не может облегчить твои муки ласками, которые тебе так дороги, что из-за них ты забываешь обо всем на свете… Я хотела тотчас же поехать, полететь вслед за тобой, но маменька сказала мне, что «Прекрасная Амели» отплывает завтра утром, поспеть вовремя можно только на почтовых и что в моем положении было бы чистейшим безумием рисковать всем нашим будущим, подвергая себя тряске в карете.

И все-таки я потребовала лошадей, хоть и знала, что это угрожает жизни ребенка. Маменька обманула меня, уверив, что лошадей сейчас подадут. Она поступила благоразумно, ибо я сразу почувствовала первые недомогания, связанные с беременностью. Я не выдержала стольких волнений, и мне стало дурно. Пишу тебе в постели, врачи предписали мне полнейший покой в течение первых месяцев. До сих пор я была легкомысленной женщиной; теперь же я готовлюсь стать матерью. Провидение сжалилось надо мной: ведь только ребенок, которого надо кормить, растить, воспитывать, может смягчить для меня горе, какое причиняет разлука с тобой. Он заменит мне тебя, мое чувство к тебе найдет выход в заботах о нашем ребенке. Я смогу смело проявлять ту любовь, которую мы так тщательно скрывали ото всех.

Не хочу ничего от тебя таить. Маменьке уже пришлось опровергать клеветнические слухи, распространившиеся о тебе. Оба Ванденеса, Шарль и Феликс, горячо тебя защищали; но твой друг де Марсе все обращает в шутку: он издевается над твоими недоброжелателями, вместо того чтобы дать им достойный отпор. Мне не нравится эта манера легкомысленно отвечать на серьезные нападки. Не ошибаешься ли ты в нем? Тем не менее я послушаюсь тебя и буду относиться к нему по-дружески. Будь спокоен, обожаемый мой Поль, по поводу всего, что касается твоей чести. Ведь твоя честь — моя честь. Я заложу свои бриллианты. Мы с маменькой сделаем все, что будет нам по средствам, чтобы полностью уплатить твои долги, и постараемся выкупить Бельроз.

Маменька упрекает тебя, зачем ты все от нее скрывал: ведь она разбирается в делах не хуже любого стряпчего. Тогда она не стала бы покупать, рассчитывая доставить тебе удовольствие, имение Гренруж, вдающееся клином в твои земли, и могла бы одолжить тебе сто тридцать тысяч франков. Твое решение уехать привело ее в отчаяние. Она беспокоится, как отзовется на тебе пребывание в Индии, умоляет тебя быть воздержанным, не увлекаться женщинами… Я даже расхохоталась Ведь я уверена в тебе, как в себе самой. Ты добудешь богатство, ты сохранишь мне верность. Лишь я одна знаю твою чисто женскую нежность, все твои затаенные чувства, превращающие тебя в восхитительный цветок, которому место на небесах.

Бордосцы не без основания прозвали тебя «душистый горошек»! Кто же теперь будет заботиться о моем прелестном цветке? Меня терзают тяжелые мысли. Твоя Натали, твоя женушка, осталась здесь, в то время как ты, может быть, уже страдаешь! Я, привыкшая жить с тобой душа в душу, не могу разделять твоих забот, бед, опасностей! С кем же ты будешь теперь всем делиться? Как сможешь обойтись без ушка, в которое ты привык шептать все без утайки? Моя мимоза, унесенная бурей, зачем ты покинула ту почву, где только и могла источать свое благоухание? Мне кажется, будто я уже целую вечность в разлуке с тобой. Париж обдает меня холодом. Я много плакала. Быть причиной твоего разорения! Какая ужасная мысль для любящей жены! Ты относился ко мне, как к ребенку, которому дают все, чего он ни потребует, как к куртизанке, ради которой какой-нибудь вертопрах проматывает все свое состояние.

Твоя ложная деликатность обидна для меня. Неужели ты думаешь, что я не могла обойтись без нарядов, балов, Оперы, успехов в обществе? Неужели я так ветрена? Неужели, по-твоему, я не в состоянии думать ни о чем серьезном, заботиться о твоих интересах и способна только доставлять наслаждения? Если бы вы, сударь, не были так далеко от меня, страдая и томясь, — вам досталось бы за такую дерзость! Быть столь низкого мнения о своей жене! Господи, для чего же я вела светскую жизнь, как не для того, чтобы польстить твоему тщеславию? И наряжалась я только для тебя, ты это знаешь. Если я провинилась в чем-нибудь, то теперь жестоко наказана: разлука с тобой — тяжкое искупление нашего счастья. Оно было слишком огромно, мы должны были рано или поздно заплатить за него большим горем, и вот наступила расплата. После часов блаженства, столь ревниво скрываемого от любопытных глаз, после бесконечной смены празднеств и тайных безумств нашей любви возможно только одно — жизнь в полном уединении.

В уединении, дорогой друг, растут глубокие чувства, и я стремлюсь быть одна. Что мне делать в обществе? Кого радовать своими успехами? О, жить в Ланстраке, поместье, благоустроенном твоим отцом, в доме, заново отделанном тобой с такой роскошью, жить там с нашим ребенком, ожидая твоего возвращения, молиться за тебя каждое утро, каждый вечер — разве уже не счастье? Эти молитвы будут исходить от матери и от ребенка, от женщины и от ангелочка. Увидишь ли ты мысленным взором эти ручонки, которые я буду складывать для молитвы? Будешь ли ты, как и я, вспоминать по вечерам счастливое прошлое, о котором ты с та кой нежностью говоришь в своем чудном письме? О, конечно, мы одинаково любим друг друга. Эта уверенность — талисман против всякого несчастья. Я так ж? мало сомневаюсь в тебе, как и ты — во мне. Но чем я могу утешить тебя? Ведь я сама расстроена, убита, для меня эти шесть лет — точно пустыня, которую нужно перейти. Нет, я не так уж несчастна: ведь я буду в этой пустыне не одна, а с нашим малюткой. Я хочу подарить тебе сына, ведь он нужен нам, не правда ли? Прощай же, любимый мой! Наши молитвы, наша любовь всюду сопровождают тебя. Следы слез на этом листке скажут тебе все то, чего я не могу выразить словами. Прими поцелуй, который запечатлела здесь, в этой рамочке ></emphasis>|