В галерее было так много народу, что посетителей впускали небольшими группами. Ретроспективные выставки обычно отличались показом небольшого количества картин. Но весть о том, что доходы от выставленных картин будут направлены в фонд помощи пострадавшим от стихийных бедствий, заставила владельцев тащить их сюда со всех концов страны. Поэтому в мертвенно-белых стенах расположенной на Бонд-стрит галереи вереница любителей живописи продвигалась весьма медленно, любуясь тремя сотнями полотен.

Пожилой человек, сидевший напротив цикла портретов под общим названием «Девушка с рыжими волосами», жадно прислушивался к разговорам клубящихся посетителей выставки.

– Восхитительно!

Это слово, наилучшим образом характеризовавшее группу портретов, чаще всего слышалось со стороны художественных критиков, когда им не хватало искусствоведческих терминов.

– Вы только посмотрите! Такое впечатление, что художник выписывал каждый волосок отдельно!

– А что вы скажете по поводу вот этой картины? Ведь это та же самая девушка, что и рядом, только более эротичная!

– А вот эту картину можно было бы назвать «Целомудрие». В ней есть какая-то чистота и непорочность…

– А вот та картина, в конце… Девушка уже не прячется за своими волосами. Художник уже знаком с нею. Очень близко знаком.

– Восхитительно!

Женщина, явно пришедшая на выставку одна и скрупулезно рассматривавшая каждую из картин, обернулась и, увидев диванчик, присела на него, облегченно вздохнув.

– Устала, все время на ногах, – объяснила она пожилому человеку.

– Понимаю, – сочувственно покачал он головой.

– А вы видели маринистов?

– Да.

– Восхитительные работы, не правда ли?

– Восхитительные, – согласился он.

– Что же касается изображенной на этой картине девушки, она как бы двуликая. Я невольно вернулась, чтобы еще раз посмотреть на эту картину.

Так они сидели вдвоем, рассматривая дюжину портретов, прислушиваясь к комментариям и время от времени улыбаясь в знак согласия.

Вскоре к ним присоединился еще один мужчина. Высокий и мощный, он выглядел так, как будто бы прожил невероятно много жизней, хотя по внешнему виду ему было не более пятидесяти.

– Нас ждет машина, Эдвард, – сказал он басом, обратившись к пожилому человеку.

– Ну и прекрасно, – отозвался тот.

Он с трудом поднялся с диванчика и оперся на трость. Улыбнувшись на прощание, он, после секундных раздумий, нагнулся к уху женщины.

– Если уж быть до конца откровенным, – тихонько начал он, – все эти портреты посвящены двум девушкам, с которыми художник был хорошо знаком. Очень хорошо знаком.

Женщина долго провожала его взглядом, после чего снова принялась рассматривать картины.

– Восхитительно, – спустя несколько минут пробормотала она.

Даже дожив до старости, Теренс и Эми Пэтч вряд ли бы смогли когда-нибудь добиться той степени актерского мастерства, какой, например, обладал Доналд Уолфит. Но несмотря ни на что, они, создав собственную труппу, с репертуаром, включавшим преимущественно пьесы Шекспира, кочевали по деревням и школам, что помогло им продержаться все военные годы. Летом спектакли шли на зеленой лужайке, под открытом небом, а зимой – в амбарах. Труппа под названием «Уэссекские актеры» объездила треть Англии, от захудалого Эксиура до разудалого Уилтшира, трясясь по пыльным дорогам Дорсета в переделанном шарабане и находя благодарных зрителей в тех местах, где никто никогда понятия не имел о том, что такое театр. Бродячие артисты верили в чудотворную силу своего искусства и давали представление, несмотря на частые бомбежки, нехватку продовольствия и ледяные «зрительные залы». Они никогда не унывали, прекрасно понимая, что для публики очень мало значит качество их постановок, ветхость костюмов и убогость декораций. В провинции никто никогда не слыхивал о знаменитой фразе «Представление должно продолжаться», и оно действительно всегда продолжалось, благодаря стараниям супружеской пары Пэтчей.

13 октября 1944 года в израненном войной Плимуте родились девочки-близнецы. В это время довольно успешно разворачивалась Европейская военная кампания. Над страной как будто бы нависла ободряющая, хитрая улыбка Эйзенхауэра.

Эми, в соответствии с духом того времени, тоже улыбалась, не разжимая губ, для храбрости. Она, взяв две недели на роды, вскоре намеревалась вернуться на сцену. Эми долго была вне себя, узнав о своей беременности, но, смирившись с неизбежностью, она все-таки сумела найти бесконечные преимущества нависшей над ней угрозы материнства. Совершенно неожиданно эти преимущества увеличились ровно вдвое.

Через несколько часов после родов Эми, приподнявшись на узкой больничной кровати, с гордостью повторяла:

– Я воистину настоящая путешественница. Могла бы родить своих детей под любым забором, если бы Терри не был таким педантичным отцом.

В это время Терри сидел на краешке кровати – в костюме Гамлета и в полном гриме. Поэтому термин «педантичный» показался остальным посетителям не вполне уместным, и они сидели, изредка подсмеиваясь над сказанным.

Седрик, приходившийся Терри братом, человек средних лет, нежно обнял Эми за плечи и сделал ей комплимент по поводу ее прекрасной внешности. А сестра Терри, тоже женщина средних лет, единственный человек, имевший когда-либо дело с младенцами, неопределенно улыбалась и гадала о том, какое их ожидает будущее. Женская половина труппы, вся без исключения обожавшая Терри, не сводила глаз со своего кумира. Мужчины-артисты, оставшиеся в труппе по причине возраста или слабого сердца, старались не смотреть на разбухшие груди Эми и сидели погруженные в собственные раздумья.

Первым прервал молчание Терри.

– Как мы назовем их, дорогая? Давай назовем хотя бы одну из малышек именем, которое выбрали на случай, если родится девочка.

Еще до родов они решили, что мальчика назовут Орландо, а девочку Офелией. Они считали, что независимо от пола их ребенок непременно должен стать артистом и восходящей звездой.

– Дорогой, – сказала Эми, – если бы у нас родились мальчик и девочка, проблему можно было бы легко решить. Но в данной ситуации что может подойти к имени Офелия?

Терри пошевелил мозгами под аккуратной прической.

– А если назвать ее Октавией? – робко предложил он. – Если мне не изменяет память, это имя фигурировало в пьесе «Антоний и Клеопатра».

И хотя он очень хорошо знал, что не ошибается, но сказал так, чтобы присутствующие извинили ему эту чопорность.

Но Эми напугало такое предложение.

– Дорогой! Вот уж никогда бы не хотела носить такое имя, как Октавия. Ты только прислушайся, оно ведь совершенно не звучит. Сравни О-фелия и О-ктавия.

Поудобнее устроившись на подушке, Седрик практически полностью загородил своей массой Эми.

– А что, если назвать их Мэри и Маргарет? В честь дорогой моей старой мамочки и присутствующей здесь Мэгги, – предложил он, кивнув на сестру. Маргарет, очень не любившая быть центром внимания, слегка покраснела и заерзала на месте.

Терри был непреклонен.

– Не надо смущаться, сестра. Ты только вслушайся, – монотонным, скучным голосом начал он. – Мэри Пэтч, Мэгги Пэтч.

Слегка приоткрыв рот, засмеялась одна из девушек-артисток. Эми быстро заявила:

– Лично мне нравится имя Маргарет, и мы всегда хотели, чтобы имя звучало не слишком коротко. – Повысив голос, она мелодично произнесла: – Маргарет Пасемор.

Седрик в знак одобрения начал неуклюже прижимать к себе Эми, задев за перевязку, которую ей сделали врачи, чтобы ускорить приход молока. Вздохнув, Эми снова перешла на шепот:

– Дорогие друзья, извините, но я очень устала. Терри быстро вскочил на ноги.

– Между прочим, нам всем уже через час нужно быть на сцене.