— Всюду бегает, манит и дурачит всякого встречного, а в самой — ни капли чувства.

— Чего захотел!.. Ну, известное дело: молода еще!.. Я бы все ей простил, лишь бы согласилась идти за меня…

В этих словах высказалось себялюбие старости, готовой на все, лишь бы продлить вспышки невозвратно минувшей юности. Не поняв этого чувства, Тумр воскликнул с явным выражением злобы:

— А если б она была моей женою, я бы убил ее!

— Кажется, ты и вправду рехнулся.

Тумр замолчал.

— Может статься, она и будет твоею, — насмешливо произнес Апраш, — подожди… рано или поздно, пан бросит ее, тогда сама придет к тебе, сама захочет согреться у твоей груди.

— Нет, никогда! — с запальчивостью перервал молодой цыган. — Клянусь, я убил бы ее, если б она улыбнулась кому другому!

— Поживи с мое — иначе заговоришь, — с расстановкой сказал Апраш, продолжая жевать табак. — Ты долго не видал Азы и не знаешь, какова она. Уж кому она не продавала своих улыбок, поцелуев, кого не тащила за собой, кому не сворачивала головы? Не раз зависть грызла и мое старое сердце, но, бывало, посмотришь на плутовку и подумаешь: полюбила бы меня — простил бы все! Да как раздумаешь хорошенько, так не за что сердиться на девку: ведь она только мучает поганых, а сама никому не поддается. Ей так же нужно дурачить, мучить мужчин, как есть, пить, спать. Я не раз видел, как она нежила Пузу своими глазами и улыбками… а потом посмеется над ним же.

Тумр потер лоб, покрытый крупными каплями пота.

— Так ей нельзя верить?

— Когда в ней говорит злоба — верь, но когда она поклянется тебе, что любит, плюнь ей в рожу — врет!

Молодой цыган поднялся и ушел медленным шагом, Апраш посмотрел ему вслед и повернулся на другой бок.

Тумр потащился к избе, по временам он останавливался и долго смотрел на цыганский табор и потом ускорял шаги.

"Надо разом покончить, чем скорей, тем лучше, — думал Тумр. — Что мне остается? Она вешается на шею этого гнилого трупа, в селе от меня бегают, как от бешеной собаки! Петлю на шею и черту отдать душу!"

Мысль эта уже не раз посещала голову Тумра, а теперь она неотступно преследовала его. Жизнь сделалась для цыгана тяжким, невыносимым бременем: он ясно сознавал, что не любит Мотруны, что дитя не пробуждает в нем никакого чувства, что тоска грызет его сердце, Аза обманывает. Что ж осталось ему в этом мире?.. Одна смерть… Решимость отчаяния прокралась в его душу.

"И ей будет легче, — думал Тумр, — братья примут ее, и та не заплачет… Зачем же мне попусту жить… быть в тягость себе и другим".

Цыган поднял голову, остановился и посмотрел кругом, небо было мрачно, свистел суровый ветер, сквозь мрак и туман окрестность казалась печальной, пустынной, дикой. Уже Тумр готов был развязать пояс и глазами искал толстого дерева, хотя кругом лежало чистое поле, как из-за холма появилась Аза. Тумр отступил назад и свирепо взглянул на нее.

— А! Ты здесь? — со смехом вскрикнула цыганка. — Ходил к нам или ждал меня?

— Тебя ждал затем, чтоб плюнуть тебе в глаза и распроститься навсегда, — отвечал цыган.

— Что, с тобою, Тумр?

— Ничего! Я слышал, как ты пела песню в усадьбе.

— Ты песню слышал?.. — холодно спросила Аза.

— И смотрел, как твоя голова лежала на плече пана…

— Еще бы несколько времени постоял под окном, — гневно прервала Аза, — ты увидел бы, как мы расстались.

— Или как сошлись! — с презрением произнес цыган.

— Тумр, ты с ума сошел! — топнув ногой, вскрикнула цыганка.

— Нет, я только протер себе глаза, — крикнул Тумр, — и думаю все кончить, как следует.

Во все время он перебирал в руках концы своего красного пояса.

— Нет, в самом деле, у тебя кружится голова, — заговорила Аза более ласковым голосом, испугавшись страшного выражения лица Тумра. — Скажи, что ты хочешь делать?

— Думаю идти в лес и повеситься, — спокойно отвечал цыган. — Как ты думаешь, ведь это недурно? А?

— Из-за чего? Что я позволила этому жалкому старцу обнимать меня? Старику?

— Ого! Не думай, чтобы из-за тебя я шел на виселицу! — прервал Тумр, поглядывая на пояс. — Мне без тебя жизнь надоела, а ты не стоишь жизни!

Аза не на шутку испугалась, увидев, что гнев не помогает, она бросилась Тумру на шею, но тот оттолкнул ее.

— Прочь, змея! — крикнул он. — Иди, продай себя, кому хочешь и за что хочешь. Я нищий, мне не на что тебя купить!

Он побежал по направлению к лесу и скоро скрылся в ночном тумане.

Тумр был в таком же состоянии, как и в ту ночь, когда он увидел возвратившийся табор. Он не видел, куда бежал, не слышал воплей догонявшей его Азы, не заметил, как темная чаща окружила его и как он ударился лбом о толстый пень дуба и упал, обливаясь кровью.

Над ним шумела непогода, ломались деревья, летали стаи воронов, спугнутые завыванием ветра и дождем. Тумр в беспамятстве целую ночь пролежал на голой земле, только холод утра и истощение сил разбудили его. Но с ним вместе проснулась и мысль о самоубийстве и теперь сильнее, чем когда-нибудь, овладела своей жертвой.

Он схватил пояс и стал искать толстую ветвь. Тут он вспомнил шалаш, когда-то указанный ему Янкой, и побрел отыскивать место, отмеченное народным проклятием.

Но, не зная хорошо местности, он долго ходил взад и вперед, истощил последние силы и, может быть, все кончил бы на первой кривой сосне, если бы сквозь чащу леса не проглянула развалина жилища лесника.

Тумр вперил в нее блуждающие глаза и остановился.

Одна балка была укреплена не слишком высоко и в куче разбросанного, изгнившего дерева сохранилась от повреждения. Не колеблясь ни минуты, он развязал красный пояс и один конец забросил на балку. В то самое время, как он завязывал петлю и затягивал узел, невдалеке раздался пронзительный смех. Испуганный цыган оглянулся, на пне против развалившегося шалаша сидел Янко-дурачок и хохотал во все горло.

— Доброго утра! — крикнул Янко, снимая свой сломанный колпак и низко кланяясь. — Наконец-то ты принялся за работу! Хорошо, что я тебе указал место, пригодилось! Ничего, ничего! Я не мешаю, — продолжал Янко, смеясь. — Я не мешаю, мне хочется посмотреть, как это делается, пожалуй, пригодится при случае. Продолжай, любезный. Небось, я не обрежу, у меня и ножа никогда не бывало!..

Тумр дрожащими руками связывал и развязывал узлы, ему стало стыдно.

— Я давно знал, — продолжал Янко спокойнее, — что ты так кончишь, только не думал, чтобы так скоро. Ну, и лучше! Кончай же, кончай! Не теряй попусту времени, а как околеешь, я дам знать в село, чтобы не искали долго.

— Провались ты сквозь землю! — закричал цыган иступленным голосом. — Не смейся!

— Как можно смеяться над тем, кто держит в руке жизнь человека? Да ты не стыдись, продолжай, ведь мы старые знакомые…

— Дай хоть умереть спокойно!

— Разве я мешаю? Сохрани Бог! Если бы ты спросил меня, что тебе делать, я давно посоветовал бы тебе повеситься! Мотруне без тебя, дармоеда, легче будет, да и тебе, я думаю, в петле будет приятнее, чем в холодной и пустой избе, а? Не правда ли? Э! Да ты, я вижу, плут! Ты шутишь только! — закричал Янко со смехом после непродолжительного размышления. — Ты мастер делать виселицы, а повеситься не сумеешь. Помог бы я тебе, да боюсь, того и гляди, беду наживешь… Хитрое ли дело, продеть в петлю голову, отбросить бревно, вон то, что под ногами и…

Слова эти в ушах Тумра звучали как-то несвязно и неясно, как шелест осиновых листьев, но он чувствовал, что в них заключалась злобная насмешка.

— Э! Да ты и вправду шутишь и пробуешь, — продолжал Янко с убийственным хладнокровием. — Мне некогда ждать… да и тебе оттого не легче… Вижу, ты трус… и повеситься не можешь.

Тумр ясно сознавал смысл последних слов: в другое время он бы почувствовал себя смертельно оскорбленным, но теперь, не слушая дурачка, не глядя на него, он сунул голову в петлю, оттолкнул бревно, служившее подмостком, и повис. Янко спокойно встал с места, поклонился трупу цыгана и медленно потащился в село.