— Я вам верю, — сказал Дюрок, пряча телеграмму. — Но даже если вы действительно были бы неравнодушны к вину и женщинам, что в этом дурного? Полиция могла бы снабдить вас… — Он оборвал фразу и кашлянул. — Но думаю, вы действовали, руководствуясь свойственным вам упрямством.

— Тогда какова была цель сегодняшнего утреннего шоу?

— А!

— Я скромный человек, полковник, — серьезно заверил его Г. М. — Можно сказать, даже застенчивый. Но, черт побери, судя по оказанному мне приему, вы думали, что я Вакх и Приап[34] в одном лице. Что это была за игра?

Проницательные голубые глаза искоса разглядывали его.

— Предположим, — пробормотал Дюрок, — сюда должен прибыть знаменитый детектив-любитель с определенной целью, которую он хочет скрыть.

— С какой целью? — осведомился Г. М.

— Предположим также, что пресса последнее время прославляла подвиги этого человека в… э-э… крикете и футболе. Вчера, получив сообщение от нью-йоркской полиции, мы обратились к нашим журналам с просьбой развить ту же тему. Кто подумает о работе детектива, если пресса будет писать только о… крикете и футболе?

— Понятно, — буркнул Г. М. — Нечто в таком роде я и предполагал. Но это правда, что здесь уже два месяца не было ни одного серьезного преступления?

— Чистая правда, — кивнул Дюрок. — Именно это мы и должны обсудить.

Поднявшись, он начал ходить взад-вперед, заложив руки за спину и яростно попыхивая сигарой. Ветерок шевелил цветы на мраморных нимфах — он казался ласковым, но иногда в нем ощущалась мощь ветра, дующего из Сахары.

Круто повернувшись, Дюрок подошел к Г. М. и остановился перед ним.

— Сейчас, — сообщил он, — в Танжере, вероятно, находится самый умный преступник из всех, когда-либо живших. Я говорю серьезно.

— Угу. И когда же этот парень прибыл в Танжер?

— Сегодня утром. Тем же самолетом, что и вы.

— То есть как это, сынок?

— Будь он обычным преступником, мы сами разобрались бы с ним. Но это настоящий призрак — он исчезает и заставляет вещи исчезать вместе с ним. Откровенно говоря, друг мой, я прошу вас о помощи.

Бросив сигару через балюстраду, полковник Дюрок развел руками.

— Вы — маэстро, — сказал он. — Вы — патриарх. Подобные невероятные действия для вас пища и питье. Если вы откажетесь помочь, боюсь, мы получим — вероятно, уже этим вечером — ситуацию, которую я могу назвать только… невозможной.

Последовало долгое молчание.

— Невозможной, а? — странным тоном пробормотал Г. М.

Его взгляд с тоской устремился к сифону с содовой на столе, потом к макушке полковника Дюрока. Вцепившись в подлокотники кресла, он вынудил себя подняться и застыл, глядя поверх балюстрады.

— Это судьба, — заявил Г. М. — Это экономический закон, это чертова реинкарнация! — Он повернулся: — Полковник, я не могу этого сделать. Может быть, вы правы насчет моего упрямства, но это так. Я уже все объяснил Морин Холмс и больше ничего не могу добавить.

Тем не менее он добрых двадцать минут говорил об одном и том же, покуда Дюрок почтительно слушал. «Форд»-фургон с багажом Г. М. и Морин еле слышно въехал в гараж внизу, после чего невидимые арабские слуги внесли багаж в дом через дверь в гараже.

— Что касается вашего приглашения, — закончил Г. М. с видом мученика, — благодарю вас, но мне лучше его отклонить. Старик никогда не требует много, если не может спеть за свой ужин. Я…

Внезапно он умолк с открытым ртом.

Впервые маленький коренастый полковник был охвачен гневом. Он стоял, выпятив живот и сверкая голубыми глазами.

— Сэр, — начал полковник Дюрок, — если вы воображаете, что мое приглашение было формой подкупа, я не так уж стар, чтобы воспользоваться шпагой или пистолетом!

— Ой! Придержите автобус!

— Сперва я всего лишь думал, что вам здесь будет удобнее. Потом я увидел вас, и вы мне понравились. Если вы не верите этому, то получите любое удовлетворение. Если верите, то могу сказать вам, что вполне понимаю ваше нежелание ввязываться в чужие дела, которые я пытался навязать вам. Если же вы все еще хотите быть моим гостем, я буду самым счастливым человеком во всем Танжере.

— О, ради бога! — простонал Г. М., сильно покраснев. Он понимал эти церемонные континентальные любезности и втайне восхищался ими, хотя они смущали его. — Полковник, я не слишком силен в подобных разговорах. Но я бы хотел остаться.

Дюрок тоже выглядел смущенным, но быстро обрел вдохновение.

— Выпьем еще по стаканчику! — воскликнул он.

— Отлично! — одобрил Г. М., для которого, как для истого англичанина, это казалось единственным решением проблемы. — Давайте выпьем все, что есть на столе!

Быстро схватив два пустых бокала, Дюрок поставил их на стол, наполнил до середины виски и начал добавлять содовую, когда на каменных ступеньках снаружи послышались легкие молодые шаги.

Через минуту на яркие плитки балкона шагнула Пола Бентли; ее светлая кожа слегка покраснела на ветру. Полковник Дюрок внешне строго, но с внутренним одобрением смотрел на ее белое шелковое платье, обтягивающее фигуру, и ноги в сандалиях. Он погрозил ей пальцем, но она, улыбнувшись, смело подбежала к нему и поцеловала в щеку.

— Ха-ха! — воскликнул Дюрок.

Следом за Полой появились Альварес и Морин. Девушка казалась оживленной и возбужденной; она куда менее, чем раньше, напоминала фигуру с витражей испанского собора. Когда Альварес склонился к ней, только стоящий совсем близко мог бы расслышать его загадочное слово:

— «Каравель»?

— Ну… да! — прошептала в ответ Морин. — Хотя я должна работать.

— Но ведь вы не его… Я имею в виду, не его сек… Не важно. Вы говорили мне…

Морин поспешила вперед, бросив взгляд на Полу. Вид с балюстрады ослепил ее, несмотря на уродливо торчащую водонапорную башню.

— Комендант Альварес, — сказала она, — водил нас на восхитительную прогулку по Олд-Маунтин-роуд. Оттуда открывается великолепная панорама города… Ой!

Морин умолкла, заметив усмехающегося полковника Дюрока. Альварес с деревянным лицом подошел к столу и отдал честь.

— Мисс Холмс, позвольте представить вам полковника Жоржа Дюрока, нашего комиссара полиции.

— Enchante, mademoiselle![35] — произнес Дюрок, поднося к губам протянутую руку девушки.

— Tres heureuse, monsieur![36] — Морин сделала удачную попытку присесть в реверансе. Ее школьно-колледжский французский слетал с языка гладко, словно во сне. Впрочем, Морин ощущала себя пьяной, хотя и не выпила ни капли.

При виде своего подчиненного полковник Дюрок вновь принял строгий вид, будучи ярым поборником дисциплины. Он сел на стул у плетеного стола и постучал по нему костяшками пальцев.

— Комендант Альварес!

— Да, сэр?

Полковник Дюрок решил говорить по-английски, хотя ставил себя в невыгодное положение на фоне безукоризненной речи подчиненного. Будь он менее поглощен своими мыслями, то заметил бы, что лицо Альвареса странно подергивается, как у человека, который вот-вот взорвется.

— Я нахожу, комендант, вашу идею маленького обмана, осуществленную в аэропорту, весьма неудачной. Поведение сэра Генри Мерривейла…

— Очень сожалею, сэр. П-поведение с-сэра Генри М-мер-ривейла…

То, что сделал Альварес, никто не мог от него ожидать.

Он начал смеяться как безумный. Сначала это был хохот во все горло, каким мы приветствуем ужимки братьев Маркс[37] или мистера Чаплина. Затем это приняло вид колик в животе — бедняга согнулся вдвое, сотрясаясь в судорогах смеха и одновременно пытаясь произнести слова объяснения. Все были изумлены.

— Комендант! — рявкнул шокированный полковник, стукнув кулаком по столу.

Альварес сделал героическую попытку выпрямиться.