Пришла Мариша домой необычно рано. Тетушка была счастлива. Они сидели вдвоем у телевизора, и у каждой на коленях дремала кошка: у тетушки белая, у Мариши черная. Шел многосерийный фильм из жизни большой коммунальной квартиры. Девять дней этой жизни, выбранные из одного года, обстоятельно повествовали о жильцах-соседях, спаявшихся, вопреки предрассудкам и пережиткам, в дружный коллектив. Тетушка была поглощена днем нынешним, но все же пыталась посвятить Маришу в события минувших дней, путаясь, сбиваясь и сомневаясь, было оно так или не было совсем. Она восхищалась игрой актеров и расстраивалась, глядя на молодых. Она подозревала, что втайне от автора молодые положительные герои предаются пьянству: «Посмотри, какие они все отечные, распухшие», — сокрушалась тетушка.

А Мариша, глядя на экран, ничего не видела и отвечала тетушке невпопад. Кошки же, просыпаясь время от времени, вдруг вытаращивались в телевизор и выпускали когти. У них было свое видение фильма.

Событие шестое. На следующий день Мариша принесла Черныша в лабораторию. Не только из-за мышей, но чтобы не чувствовать так сильно свое одиночество. А одиночество становилось все ощутимей, чем чаще Михмихыч и Элла уходили с работы вместе. Иногда они уходили будто бы порознь: сперва она, а следом, торопясь и жмурясь, — он. Всегда молча. И вот что странно — в лаборатории они теперь почти не разговаривали. Была в этом какая-то неприглядная тайность. И тетя Груша бросила однажды им вслед малопонятное изречение: «Откусимши, так уж глотай».

Черныш первые дни в лаборатории скучал и мяукал. Потом, все обойдя и обнюхав, стал обживать новый дом. Скоро определилось его отношение к окружающим.

Маришу он считал своей хозяйкой и много времени проводил с ней, сопровождая ее от прибора к прибору и даже к умывальнику и в туалет, скромно поджидая у дверей. Когда она писaла, он вскакивал на стол, ложился на бумагу и трогал лапой шариковую ручку.

Аграфену Васильевну Черныш тоже любил. Но также уважал ее, и поэтому был с ней более сдержанным. У нее он никогда не прыгал на стол, не укатывал нитки или наперсток, как укатывал Маришины карандаши. Он любил у нее спать на стуле, на куске старого одеяла, а также пить с ней чай из глубокого блюдца — разумеется, под столом. Жиденький чай с молоком и сахаром. Кроме того, у них был свой секрет: Черныш совершал путешествия в старой плетеной кошелке к тете Груше в гости. Делалось это втайне ото всех между пятницей и понедельником, и оба они об этом молчали. Только Черныш все сильнее привязывался к Аграфене Васильевне.

К Славе Черныш заходил нечасто. А когда заходил, у них поднималась шумная возня — Черныш и Слава гоняли футбольный мяч из скомканной бумаги.

У Михмихыча котенок бывал подолгу. Он забирался на стол-верстак и пристально следил за работой шефа, а иногда робко в нее вмешивался. Тот его не гнал, а только остерегал: «Эй, куда полез, зверина, лапу прищемишь». Он звал кота по-своему, но слово «зверь» звучало ласково.

Черныш скоро привык к новым людям и новым именам; он отзывался также на «Черняшку», «Черного», «Чернышевича».

Мариша любила, когда Черныш бывал у Михмихыча. Она надеялась, что котенок когда-нибудь скажет ему несколько слов.

Только к Элле Черныш почти не заглядывал. Она его гоняла. Говорила, что не любит черных кошек. Всем известно, что они приносят несчастье.

Аграфена Васильевна ворчала: «Куды ж им деваться — черным? Ты вот тоже черная живешь, и он жить хочет».

Мариша, тетя Груша и Михмихыч, общаясь с Чернышом, вскоре поняли, что кот, несмотря на свою юность, имеет о многих вещах истинное понятие, чего им самим недостает.

Мариша изумлялась тому, что Черныш выбрал из всей лаборатории истинно стоящих людей — Аграфену Васильевну и Михмихыча. Тетя Груша удивлялась, что Черныш знает истинную ценность продуктов. Он признавал масло, но пренебрегал маргарином, ел колбасу по 64 копейки за кило, но отказывался пробовать «завтрак туриста», который стоил много дороже. Черныш точно определял качество котлет «московских», которые покупала к обеду тетя Груша. Доверяя полностью котенку, она клала перед ним сверток, принесенный из магазина и просила: «Ну-ка, нюхни». Если Черныш, понюхав, мяукал, все было нормально, если же он отряхивал лапы или скреб пол, тетя Груша огорчалась: «Видать, хлеба переложили!»

Михмихыч тоже пытался с помощью Черныша установить истинную ценность каких-то предметов. Все чаще он обращался к коту: «Так что это на самом деле, скажи-ка, если можешь», или же: «Невелика цена всему этому, не так ли, зверь?»

По-видимому, Черныш вполне разбирался в том, что плохо и что хорошо. Но мышей он не ловил. А может, они, почуяв кошку, просто ушли в глубокое подполье.

И все же появление Черныша в подвале 80 % населения ощущало, как приятное событие, пожалуй даже, как радостное.

Событие седьмое. А весна набирала силы и вдруг в апреле выдала совсем летнее тепло. В один прекрасный день люди ушли из дому в демисезонном, а с работы вернулись в платьях и костюмах.

В этот день (также внезапно) Марише надоело быть несчастной. Она нашла в записной книжке телефон своего однокурсника Саши, позвонила ему и сказала, что согласна идти с ним в театр. Саша обрадовался, что свидетельствовало о постоянстве: между его приглашением и ее ответом прошло более трех месяцев. Они сговорились пойти на Таганку, к Любимову (как будто туда можно пойти запросто, когда захочешь!). Но Саша жаждал подвига, он был готов к любым трудностям. Поговорив с Сашей, Мариша достала из гардероба белые туфли и голубое платье из французской рогожки, надела, погляделась в зеркало и решила, не дожидаясь театра, пойти в голубом на работу. Завтра же пойти.

Серебристо-голубая, светящаяся Мариша открыла дверь лаборатории в 9 часов 35 минут (простим ей пять минут опоздания!). Она вошла последней. Все стояли в коридоре, будто ее встречая. Мариша излучала такой свет, что лампочка у входа (между прочим, стосвечовая!) померкла до уровня жалкой коптилки. Первые секунды все молчали, ослепленные.

— Куда это ты собралась? — с трудом выговорила Элла.

— К Любимову, — просто ответила Мариша. (Неважно, что она пойдет к Любимову потом, когда будут билеты.)

— Ах ты моя милая, — растрогалась тетя Груша. — Иди, иди к любимому. Пора уж тебе, пора. Он-то, поди, ждет, он-то, поди, радуется, в окошечко глядит да часы считает…

Никто не засмеялся. Странно, но все услышали сказанное Маришей именно так — она идет к любимому.

С полминуты все стояли как завороженные перед Маришей, проникаясь светлой новостью. Черныш потерся о ее ноги и, слабея от нежности, лег перед ней, уткнувшись мордочкой в белые туфли. Михмихыч поглядел на котенка и что-то неуловимое о сути верности и любви пронеслось в его мыслях.

Потом все разошлись и стали работать.

Черныш посидел у Мариши и пошел к Михмихычу, Вскоре до Мариши стали доходить обрывки их беседы. Интонации Михмихыча показались ей горестными. И еще что-то новое слышалось в разговоре. Обращаясь к котенку, Михмихыч не называл его больше «зверем». «Да, брат, жизнь сложная штука, — говорил он. — Видишь, брат, как нескладно получается…» А что именно получается нескладно и кто виноват в этом, он не договаривал.

День шел к концу. В лаборатории установилась сосредоточенная рабочая тишина. Все были поглощены делом. Мариша, проведя очередной опыт с дрозометром и абсорбером, села за стол — записать результаты. И только она пометила в большой тетради число и час, как мягким, но сильным прыжком на стол вскочил кот. В зубах у него трепетала полузадушенная мышь. Котенок положил свою добычу на тетрадь к Марише. Он был горд, он был счастлив! Дар его был бескорыстен — он ждал только похвалы. Но Мариша вскочила, оттолкнув стул, стул полетел на пол, задел шнур настольной лампы, и она рухнула, звеня стеклом и металлом, Черныш взвился в прыжке, оставляя добычу людям, и чуть не сбил Маришу.

В крайнем ужасе Мариша вылетела из комнаты и сразу же наскочила на Михмихыча. Он бежал к ней со всех ног. «Авария! Замыкание? Взрыв?» Сердце его стучало.