- И Светлану ветром принесло?

- Если б не она, нашлась бы другая.

- Кстати, что вы о ней думаете?

- Трудно сказать. Вы же ее видели. Грудь на уровне мировых стандартов. С фирменной вывеской "Сделано в России". Можно показывать на международных вывесках. А внутренне... Впрочем, не знаю. Вы библию читали?

Мазин кивнул:

- Читал.

- А я нет. Говорят, там Иисус Христос сказал кому-то... или о ком-то, кто согрешил: "Прости его, господи, потому что не ведает, что творит".

- Так Светлана не ведала?

- Думаю, что нет. Девочке улыбнулось счастье - жених с будущим - вот и все. Активной силой был Антон. В этой волоокой девуле он увидел очередную фазу своего восхождения. Решил увенчать успех законным браком с осчастливленной невинностью. Она, правда, путалась с каким-то реактивщиком.

- Здорово вы его не любили! - сказал Мазин.

- Я имел на это право. - И видя, что Мазин хочет возразить, остановил его жестом: - Нет, не ревность! Тут мне просто не повезло.

- А что же?

- Дело в Инне.

- Вы не можете простить, что Тихомиров оставил ее?

- Он ее обворовал.

Мазин почувствовал, что трезвеет.

- Речь идет не о деньгах, разумеется. И не о моральном грабеже.

Мазин ждал.

- Он украл труд ее отца.

Рождественский налил в бокал нарзану:

- Буквально. Я имею в виду неопубликованную работу Кротова.

От коньяка в голове почти совсем ничего не осталось.

- Это сказала вам Инна Константиновна?

- Нет. Я нашел в своей квартире тетрадку с записями Кротова. Это основа диссертации Антона. Без них не было бы даже кандидатской, не то что докторской.

Мазин потянулся к графинчику с коньяком. Рождественский засмеялся:

- Что, разобрало? А мне захотелось минеральной. Но почему наша команда так бездарно играет?

- Мы уже говорили об этом, ей недостает волевых качеств.

Гул голосов плавал в табачном дыму над столиками, смешиваясь с джазом, который канючил что-то невыразимо томное. Но шум не мешал Мазину. Ему казалось, что их накрыли звуконепроницаемым колпаком.

- Чего не скажешь о Тихомирове.

- Но ведь это большой риск! Могла рухнуть вся карьера!

- А кто мог его разоблачить?

- Инна Константиновна.

- Меньше всего. Она искусствовед и не понимает в генетике.

- Зато другие понимают.

- Другие ничего не знали. И судя по тому, что тетрадка находилась у Антона и после разрыва с Инной, никогда бы не узнали.

- Вы думаете, он ее просто положил в карман и ушел?

- Не знаю.

- Разве вы не говорили об этом с Инной Константиновной?

- Нет.

- И ни с кем другим?

- Вы первый.

- Почему?

- Почему с вами или почему ни с кем?

Мазин не успел ответить.

- Почему с вами - я уже старался объяснить. И потому же ни с кем. С вами потому, что нужно же кому-то сказать. Достоевщина. Карамазовщина. А ни с кем - потому что зачем? Зачем?

Рождественский расстегнул пуговицу шерстяной рубашки:

- Зачем вторгаться с зубовным скрежетом в приличную элегию? Все скорбят - зачем же портить удовольствие? Кому нужны непристойные разоблачения?

- Я говорю серьезно, Игорь Анатольевич!

- Серьезно? Да. Конечно, Инна. Вы говорите о ней?

- И о ней.

- Жалко. Мне ее жалко. Она сама по себе. Ее это не утешит. Наоборот. Оскорбит.

- И еще потому, что вы спортсмен?

- Не понимаю.

- Нельзя бить лежачего, а тем более...

- Да. Мне, как нашей команде, не хватает волевых качеств. Кстати, тот гол на последней минуте все-таки можно было забить.

- Мокрое поле.

- Тяжелый мяч.

- А наследие Кротова? Об этом вы думали? Это же не ваше личное дело.

- Наследие? Оно стало достоянием науки. Ведь диссертация осталась. Это главное. "Сочтемся славою".

- С вором?

- Зачем так прямолинейно? Нельзя быть моралистом, если защита морали - профессия!

- Об этом в другой раз. Вы уверены, что Инна Константиновна ничего не знала?

- Уверен. Отец был для нее человеком на пьедестале. Его она бы не уступила.

- Значит, возможны два варианта. Первый. Тихомиров знакомится с кротовскими записями в доме Инны Константиновны, а потом просто похищает тетрадку.

- Одну. Самую нужную. Их было несколько.

- Хорошо. Пусть одну. Это упрощает задачу технически. Второй вариант. Он берет тетрадку вполне легально, с разрешения Инны Константиновны, и не возвращает ее. Говорит, что там нет ничего интересного, например. Ведь она не могла его проверить. Что вы скажете об этих вариантах?

- Один из них подходит, наверно. Но вы, я вижу, из сферы моральной переходите в сферу криминальную. Это условный рефлекс? Я предупредил вас, что к смерти Антона все, что я говорю, не имеет никакого отношения.

- Как знать! Скажите, Игорь Анатольевич, а не могла эта тетрадка попасть вам в руки до гибели Тихомирова?

- Не понимаю.

- Вы нашли ее после его смерти?

- Я сказал.

- Конечно. Но разрешите еще один вопрос.

- Пожалуйста!

- Что бы вы сделали - предположим невероятное, - если б эта тетрадка попала вам в руки все-таки до смерти Тихомирова?

- А вы правда в отпуске?

- Правда.

- Не знаю, что бы я сделал. Во всяком случае, я не пошел бы с ним в ресторан после защиты.

- Да, это можно считать психологическим алиби.

- Мне уже необходимо алиби?

- Помните, я задавал этот вопрос вам? Когда вы доказывали, что были в ресторане в ночь смерти Тихомирова. Не слишком ли много у вас алиби?

- Не знаю еще, как я ими распоряжусь и какие из них могут понадобиться. Но вы, кажется, не в отпуске.

- В отпуске. И дело закрыто.

- Однако вы готовы возобновить его, если найдутся основания?

- Так полагается по закону. Но пока мы беседуем без протокола, мне бы хотелось задать вам еще один вопрос.

- "Спрашивай - отвечаем".

"Пожалуй, он стал раздражаться!"

- Что вы почувствовали, когда узнали о поступке Тихомирова?

- Ну, это уже напоминает интервью с кинозвездой или знатным шахтером. "Что вы почувствовали?"

- А все-таки?

- Знаете, этот поворот нашего разговора выветрил у меня вместе со спиртным всю достоевщину. Я не Митенька Карамазов. Я снова чувствую себя современным и сдержанным человеком. В таком духе и отвечу: он мне не понравился.

- И только?

- Может быть, немного больше.

- Насколько?