Дрожь отчаяния прошла по ее телу. Она подумала: «Бесполезно, я не смогу закончить это. Говорят, что поэзия — это пережитые эмоции, осмысленные в тиши и покое… но, помоги мне, Боже! Нет у меня покоя… нет, нет и нет! Какой покой…»

Она зарылась лицом в ладони, плечи беззвучно затряслись.

Ровно через три двери дальше по коридору на противоположной стороне от комнаты Джэнет была комната Стива Циммермана. Она была не из лучших, предназначавшихся для гостей в Берчхевене. Вместо ванной была всего лишь уборная в нише стены, но и эта комната была намного роскошней, чем то жилье, которое Стив мог позволить себе снять и оплачивать на Сто двадцать второй улице в Нью-Йорке.

Белден или горничная, а может, и оба, судя по всему, были настолько выбиты из колеи случившимся в субботу вечером, что напрочь забыли о постояльце: на вешалке не было полотенец, пепельница возле кровати на столике полна окурков и обгоревших спичек, оставшихся со вчерашнего дня, а когда Стив подошел к шкафу, чтобы взять вешалку, то обнаружил, что он не открывается, и ему пришлось повесить пальто на стул. Но эти досадные мелочи почти не замеченными осели в самых удаленных уголках его подсознания: мысли Циммермана были заняты другим. Когда он убедился окончательно, что дверцу шкафа заело, то подошел к окну, раскрыл его пошире и высунул голову в темноту ночи. Внизу слева слышался звук шагов — это ходил патрульный по террасе. Стив вернулся к кровати, сел на краешек, почесал локоть и стал рассматривать книги на полке над лампой, свет от которой падал на столик возле постели.

Прошло минут десять, а он все еще сидел на кровати, машинально вслушиваясь в голоса, доносившиеся откуда-то в открытое окно, по-видимому с террасы. Слов он не разобрал и наконец пробурчал вполголоса:

— Надо продолжать. Ничего другого не остается.

Раз уж я начал это дело, придется довести его до конца. Быть не может, чтобы события заставили меня отступить. Ирония не должна зайти так далеко. Или это будет по своим последствиям равносильно тому, что Эйнштейна задавил грузовик.

Он стал раздеваться и тогда услышал приглушенные шаги в коридоре, напротив своей двери. Раздевшись, надел пижаму, которую захватил, уходя вчера вечером от Фольца, снова присел на край кровати, почесал локоть, наконец развернулся и сунул ноги под простыню. Слава богу, горничная хоть белье поменяла. Единственное, за что Стив был благодарен природе, — за сон: что бы когда ни случилось, спал он как убитый. Сколько себя помнил. Даже в эту июньскую ночь, когда в его словарь попали чувственные слова, сказанные сегодня в адрес Сильвии Рэфрей. Но сначала, прежде чем погасить свет, надо расслабиться и собраться с мыслями. Он лежал на спине, сжав губы и закрыв глаза. Только его широкие ноздри раздувались, как всегда…

В дверь тихо постучали. Стив открыл глаза и приподнялся на локте. Пробормотал:

— Черт, только не сегодня. Должно быть, это он. — Стук раздался вновь. Стив сел и сказал: — Войдите.

Ручка двери повернулась, дверь бесшумно распахнулась и так же тихо закрылась за вошедшим.

Стив удивился и не смог скрыть своего раздражения:

— Какого черта вам надо?

Впечатление физической мощи, производимое де Руде в небольшой комнате, создавалось более за счет фигуры, чем из-за его размеров. На умном лице читалось напряжение, какое-то трудноуловимое чувство.

Когда он мягкими шагами приблизился к кровати, было видно, что с этим чувством он справляется с трудом. Голос у него был низким, в его хриплых нотках звучала угроза:

— Где он? Что вы сделали с ним?

Стив сидел, подтянув колени к подбородку, и смотрел на де Руде снизу вверх.

— Что вы имеете в виду под «сделал с ним»? Я полагаю, он спит.

— Его нет в постели. Я обыскал всю его комнату.

Где он? — Де Руде сжал кулаки. — Будьте вы прокляты! Убийца! Где он?

Стив ответил, стараясь, чтобы в голосе звучало сочувствие:

— А вы дурак, де Руде. Кричите громче, что же вы?

Может, кто-нибудь и услышит. Вы называете убийцей меня? Я не знаю, где он. И вы что же думаете, я вас боюсь? Мы не в джунглях… Ну разве что вы! Тем не менее я вам скажу: он где-то здесь. Может, у себя под кроватью. Я не видел его с обеда. Не стойте тут с таким видом, как будто у вас копна змей вместо волос!.. Поверьте, выглядите вы довольно глупо.

Надо как-то уговорить эту обезьяну удалиться из комнаты… Вот только как это сделать…

В тридцати ярдах от Стива, в комнате на другой стороне дома, Лен Чишолм сидел в кресле, обтянутом ситцем. Окурок одной из его сигарет прожег в обивке дыру величиной с десятицентовик, но Лена, похоже, это ни капельки не волновало. Он не разделся ко сну и, похоже, не собирался тратить время на подобные пустяки. По всему полу были разбросаны листы сегодняшней «Газетт», там же стоял поднос с бутылкой виски, кувшином со льдом и стакан. Вначале Белден все это поставил на бюро, но Лен, чтобы не тратить времени на лишние виражи, внес свои коррективы в дислокацию спиртного.

Он слегка пнул один из листов газеты, словно тот мешал ему, хотя в данный момент не собирался куда-либо двигаться, взял стакан, сделал пару глотков, негодующе поморщился, не ощутив вкуса, и хрипло проворчал, так как говорить в том положении, в котором находился, было не вполне удобно:

— Я придурок. Самый настоящий придурок! Ты не сможешь с этим ничего поделать, даже нажраться как следует уже не в состоянии. Я только стараюсь походить на алкаша. Дошел: хоть пей, хоть не пей! Лью в себя спиртное — и только. Нельзя утопить то, что не тонет, или, вернее, то, что уже утонуло. Так что пей не пей — уже без разницы.

Была середина утра, когда патрульный поднялся наверх и постучался, чтобы убедиться, что Фольц у себя в комнате. Это случилось бы гораздо раньше, если бы не сумасбродное поведение Вольфрама де Руде, который мог бы, например, поделиться с ним своими опасениями, когда покидал Берчхевен без двадцати одиннадцать. Но тот, судя по его действиям, видимо, пришел к выводу, что патрульный ему ничем не поможет, во всяком случае, де Руде не сказал ни слова, когда спустился вниз, сделал крюк, чтобы заскочить в студию и переговорить с миссис Сторс, затем миновал прихожую и вышел через парадную дверь. Патрульный хотел было задержать его, но передумал и позволил уйти. Время, потраченное де Руде, пока он спешно пробирался по тропинке через лес, оказалось вынужденной отсрочкой, так как он торопился быстрее добраться до машины.

Впервые о Руде услышали в штаб-квартире полиции в 11.20, когда позвонили Мэгвайру из Бриджпорта. Совещание затянулось, и пришлось Мэгвайру тащиться в офис, чтобы там поговорить. Звонил заместитель начальника охраны окружной тюрьмы:

— Шеф, это Каммингс. Тут явилась горилла, хочет увидеть парня по имени Мартин Фольц. Да еще как хочет, боже мой! Говорит, Фольц в моем «отеле», а я отнекиваюсь. Я уже намеревался выставить его подобру-поздорову, да припомнил, что названное им имя — одно из тех, которые видел в газете в связи с убийством в Берчхевене, вот и решил, что следует позвонить вам. Эта птичка маячит у меня перед глазами и клянется и божится, что знает о том, что Фольц здесь и желает видеть его. Прямо зациклился на этом.

— Как его имя?

— Диируди или что-то вроде этого.

— Будьте на проводе.

Мэгвайр оставил трубку на столе, а сам вернулся в комнату, где шло совещание. Через несколько минут он снова был у телефона:

— Каммингс? Слушайте, нам этот человек позарез нужен здесь, в штаб-квартире. Вы его не могли бы сюда отправить?