Ухнул филин. Раз, другой. Тасманов остановился, положил руку на автомат. Петухов встал за дерево. Ждать пришлось недолго. Струткис возник из полутьмы внезапно сбоку.

– Товарищ капитан, немцы провели радиосеанс. Доложили, что возвращаются с «уловом». Запрашивали новый пароль и место прохода...

– И что же?

– Обер-лейтенант повторил пароль... то есть, я так думаю. Он сказал: «Вас понял – „штурмфогель“. Место перехода – излучина реки...»

– Он что же, громко говорил, этот обер-лейтенант?

Тасманов спросил почти механически, думая о том, как воспользоваться почти невероятным случаем, когда знаешь вражеский пароль. Еще он думал об «улове» немецких разведчиков. «Улов» означал добытые сведения, данные о его, Тасманова, дивизии.

– Я слышал, потому что сидел рядом... – сказал Струткис.

– Вот как?.. – вскинулся капитан.

– Они сбились в круг, товарищ капитан, сели, – видимо, устали все-таки. Я и подсел с разрешения старшины. Очень хотелось услышать, а говорил он тихо... Я воспользовался темнотой.

– Лихой ты парень, Айвар, – качнул головой капитан. – Может, ты и перекусил с ними заодно? Ведь коли уж они сели, значит, и сало достали...

– Так точно, товарищ капитан, достали, – ответил смущенный тоном Тасманова разведчик. – Только я... сделал вид, что мне по нужде... и отошел.

– Значит, все сидели, а ты встал?

– Встал, товарищ капитан...

– Торопятся фрицы и устали, конечно. А то схлопотал бы ты, Айвар, крупповскую железку в поддых...

Да, что ни говори, поиск складывался на редкость удачно. Этого-то и боялся капитан Тасманов, это-то его и смущало. Он вообще подозрительно относился к счастливым стечениям обстоятельств.

Логика, мысль, тщательное изучение возможностей своих и противника – так или почти всегда так свершалась его работа в дивизии.

Обладая аналитическим складом мышления, Тасманов любил предугадывать ход противника, искал нестандартного, внезапного для врага решения.

Сейчас же им просто везло. Вот и пароль, и место перехода, и потеря немцами бдительности, хотя последнее можно и оправдать – свои рядом, а нейтральная полоса велика, и шанс встретить противника ничтожно мал.

Пройти вместо немецкой разведки в тыл возводящихся редутов вражеской дивизии – большой соблазн. Риск? Конечно, риск. При самом переходе немцев могут ведь встречать знакомые. Тогда рукопашная по-тихому. И снова возможность прорваться в тыл. А тыл – это как лицо без маскировки, – все обнажено. Да и нет у них там сплошной линии траншей. Успели, наверное, кое-где приткнуть взводные опорные пункты. И патрули, конечно.

Свою разведку, прошедшую передний край, немцы хватятся не раньше чем через час. И еще час на ее поиск. Итого... Как быть с немецкими разведчиками, Тасманов решил, как только услышал от Струткиса, что те возвращаются с «уловом».

...Немцы еще отдыхали, когда шестеро похожих на призраки людей бесшумно выдвинулись из темноты. Только офицер успел вскинуть автомат, Тасманов в прыжке ударил ногой – и через минуту все было кончено.

На войне убивают, и Тасманов к этому привык. Но всякий раз, сталкиваясь с врагом лицом к лицу и виртуозно применяя холодное оружие, капитан с удивлением обнаруживал, как щемящее чувство, похожее на жалость, заползает в сердце и начинает леденить его. Случалось, быть может, это еще и потому, что, убивая, Тасманов видел чужие глаза, полные то страха, то испуга, то предсмертной тоски.

Сейчас же он держал Тихона за плечи, а тот содрогался от тошноты и, стыдясь, что не может сдержать ее, тихонько всхлипывал.

– На вот глотни, – говорил капитан, втискивая в руку Тихона фляжку с водкой, – а раскисать у нас нет времени...

Разведчики забросали убитых лапником и ждали, пока командир, посвечивая фонариком, изучал немецкую карту.

Тасманов увидел место перехода – оно было отмечено легкой полоской, сделанной карандашом, но никаких других пометок не обнаружил.

Через час они вышли к речной излучине, и Тасманов долго смотрел на противоположный крутой берег, пытаясь увидеть или угадать какой-нибудь условный сигнал или знак ждущего свою разведку противника. Но все было тихо. Ни огонька, ни вспышки.

Совсем рядом плескалась тяжелая ледяная вода, и по тому, как на ней стали появляться легкие просверки, Тасманов понял, что ночь сдала еще одну позицию идущему с востока рассвету.

Капитан приказал раздеть до гимнастерки Петухова и связать его. С кляпом во рту, с заломленными за спину, скрученными руками сержант являл собой зрелище грустное и непривычное.

Роль «языка» Тасманов придумал раньше, когда выслушал доклад Струткиса и мозг обожгла дерзкая мысль подменить немцев. Но вражеских разведчиков было пятеро. Шестым стал «язык».

Ночь, весенняя, нерешительная, уползала на запад, отмахиваясь от солнца белесыми космами тумана, который вскоре закрыл противоположный берег плотной серой завесой.

– Пошли, – шепотом скомандовал капитан и первым ступил в ледяную воду. Он догадывался, почему немцы сменили место прохода: вчерашний ливневый дождь поднял воду в реке, и они стали искать брод. Нашли здесь, в излучине.

Петухова нес Рыжиков. Еще на берегу, взваливая на себя товарища, старшина недовольно пробормотал:

– Лучше бы уж пару Гансов тащить, чем тебя, сосна строевая.

Петухов задергался, и Рыжиков понял, что сержант смеется.

Брод немцы нашли широкий, река здесь разливалась и была неглубокой – вода доходила разведчикам до груди. Автоматы пришлось подтянуть к шее.

Они выбрались на берег, шумно дыша, стряхивая воду с комбинезонов, всем своим видом показывая, что вернулись к своим, так сказать, снова прибились к земле обетованной. Им некуда было спешить – они ждали оклика, тяжелых шагов солдат боевого охранения, но все было тихо.

«Что за чертовщина! – думал Тасманов. – Неужели не встречают? Должны же они охранять брод».

Он сделал знак рукой, означающий движение вперед. Группа поднялась по вязкому, как загустевший клей, обрыву и вошла в заросли кустарника, и тогда откуда-то сбоку раздался громкий шепот:

– Хальт! Пароле?

– Штурмфогель, – таким же громким шепотом ответил Тасманов, подтягивая руку с зажатой в ладони финкой ближе к груди.

Из зарослей ивняка вышли трое в касках и длинных прорезиненных плащах. В руках высокого худосочного немца вспыхнул фонарик. Тонкий луч ощупал каждого из группы Тасманова и остановился на Рыжикове, согнувшемся под тяжестью «языка».

– О-о!.. – протянул худосочный и подошел к старшине. Он долго разглядывал Петухова, потом выдернул у него изо рта кляп. – Кто есть ты? – спросил по-русски худосочный, по-видимому офицер.

Петухов с присвистом втягивал в себя воздух, мрачно и злобно смотрел в глаза немца и вдруг процедил сквозь зубы:

– А пошел ты к... гад...

Худосочный дернулся и резко и быстро ударил сержанта по скуле.

– Русишер швайн... – пробормотал он, вытирая руку о полу плаща.

«Пока все в порядке, – думал Тасманов, – обойдемся без рукопашной – это другие немцы. Они никого из ушедшей на задание группы не знают в лицо. Синяк Петухова не в счет – сам напросился».

Офицер между тем еще раз скользнул лучом по разведчикам и удовлетворенно вымолвил:

– Gut. Bis zum Gefechtsstand sind es 500 Meter. Richtung links von der ersten Grabenlinie[1].

– Danke...[2] – как можно радушней сказал Тасманов, тяжело повел плечами, как бы стряхивая усталость, полушепотом скомандовал: – Vorwerts...[3]

Пройдя заросли ивняка, капитан резко свернул вправо к смутно чернеющему лесу. Если верить карте, там должен быть холм.

Небо высветлилось, но как бы продолжало землю. Густые облака, ровные как полотно, неподвижно висели над лесом. Предрассветный синий туманец стлался там, где кончался горизонт, постепенно сливаясь с облаками.