— Пожалуйста, — ответил я. Мальчик переехал к нам и начал приготавливаться к экзамену.

Жена моя вызвалась учить его по вечерам по-французски. Но не прошло двух или трех недель, как я увидел, что из мальчика прока не будет: он уходил со двора, не ночевал дома, отвечал резко и грубо, а жена моя заметила из разговора двух племянников, живших у меня мальчиков, что-то новое и нехорошее, приписанное ею новому лицу в доме. Я призвал его к себе и сказал:

— Так не учатся, ты видишь, что мы хотели принести тебе пользу, но и так жить нельзя, а потому тебе оставаться в моем доме больше нельзя, ты можешь отправляться, куда тебе угодно.

Прошло еще лет пять — вдруг в описании беспорядков между петербургскими студентами я встретил имя Нечаева, как главного зачинщика, и вспомнил, что вышеописанный мальчик прозван также Нечаевым, Д. был тогда здоров и жил у меня, я показал ему газетное описание и спросил его:

— Уж не тот ли это Нечаев, которого ты знал?

— Тот самый, — ответил он».[59]

Приехав в Москву летом 1865 года, Нечаев остановился у Нефедова, но через некоторое время по каким-то причинам покинул его жилище.[60] Возможно, Нефедов сам отказался от совместного проживания с Сергеем, расстались они полюбовно и в дальнейшем сохранили добрые отношения.[61] Прожив у Нефедова около месяца, Нечаев в сентябре 1865 года перебрался к Махину, от него в конце февраля 1866 года—к Погодину и в марте обратно к Махину. На конверте письма Капацинского от 1 января 1866 года имеется следующий адрес: «В Москве в Салтыковском переулке, в доме Яблокова, в номерах Романникова, Сергею Геннадиевичу Нечаеву».[62] Этот адрес почему-то отличается от приведенного в показаниях Махина, вероятно, Махин запамятовал. Переехав к Погодину, Сергей поселился в том самом доме, где за четверть века до него жил студент А. А. Фет, а в «антресольном этаже», посещая Москву, останавливался Н. В. Гоголь.[63] Но эта перемена места жительства не продвинула Нечаева в подготовке к успешной сдаче экзаменов. Пытался ли Сергей поступить в университет, мы не знаем.

В Москве что-то произошло с Нечаевым, сильнейшим образом повлияло на него, заметно изменило взгляды или обнаружило глубоко в нем таившееся. Он рвался в Москву, чтобы поступить в университет, и вдруг… перемена намерений и попытка сдачи экзамена на звание уездного учителя. Он должен был готовиться к экзаменам не разгибаясь, не поднимая головы от учебников: настал тот самый решающий момент, которого он ждал, ждал страстно. Все без единого исключения друзья и враги Нечаева главнейшими его чертами отмечали необыкновенную энергию, настойчивость, упорство и честолюбие. И вдруг такой неожиданный срыв… Что же могло произойти? Знакомство с кем-то из друзей Нефедова или Махина, кто мог ошеломляюще повлиять на юношу, возможно, встречи с новым, неизвестным ему Нефедовым. Быть может, попав в бывшую столицу империи, он вдруг впервые столкнулся с людьми, о существовании которых не подозревал, ощутил ничтожность своих познаний и понял, что никакие науки ему встать на ноги (в его понимании) не помогут. Ну университет, а дальше что?. Ни средств, ни покровителей у него нет. А что есть? Да ничего, кроме жгучего, беспокойного желания запрыгнуть куда-нибудь повыше, а куда, он и сам тогда еще не знал. Если предположить, что в своем наброске желчный Погодин существенно исказил происшедшее и многое обстояло иначе, то в главном он прав — Нечаев не подготовился к экзамену или не подготовился как следовало. Капацинскому Сергей сообщил, что «экзамен длился очень долго (от февраля, как он писал, до апреля) и вышел неудовлетворительным».[64] Обозленный, Нечаев на несколько дней появился в Иванове, оттуда в конце апреля 1866 года отправился в Петербург и в августе успешно сдал экзамен на звание городского приходского учителя. Теперь можно было приехать домой не стыдясь, а московские неудачи отнести на счет невежественных придирчивых экзаменаторов, в столице-то его оценили по заслугам… Ничего, что экзамен сдан не в университет, а на учителя, в университет можно записаться вольнослушателем, еще и лучше.

До начала занятий опьяненный победой Сергей примчался в Иваново, показал восторженной родне грамоту учителя, уговорил Капацинского ехать в Петербург держать экзамен. Осенью Нечаев вновь появился в родном доме проездом во Владимир, где ему предстояло пройти практику. После стажировки во Владимирском приходском училище Сергей направился в Петербург для определения на постоянное место службы. Юность закончилась, с ней закончилась прежняя жизнь провинциала, рвавшегося к знаниям. Выбор другого пути требовал других черт характера. Вскоре мы увидим, как в Сергее начнет проглядывать нечто иное, чуждое юному провинциалу.

Трудно, чаше невозможно уловить момент и причины, по которым одни становятся созидателями, другие — разрушителями, одни стремятся к совершенствованию знаний, другие идут в конспиративные сообщества. Трудно, чаще невозможно определить, какие причины влияют на выбор пути. В следующей главе читатель узнает, когда Нечаев сделался революционером. Многие такие же, как он, формировавшиеся в подобных условиях, прожили иначе, в их головах звучали иные марши, уведшие их в иные дали, противоположные тем, куда устремились Нечаев и ему подобные.

От петербургского периода целиком сохранилось лишь одно письмо Нечаева к родным. По каким-то причинам оно не было отправлено. Приведу его текст полностью:

«С.-Петербург

3 сентября [1866 г.]

Батюшка и матушка!

Пожелав вам от души побольше радостей, счастья и денег, я прошу вас извинить мое долгое молчание, причиной которого была прежде всего непрочность моего положения, которое ежечасно могло измениться; так, например, дней пять тому назад, я чуть было не отправился верст за 300 из Петербурга в город Гдов (глухой городок С.-Петербургской губернии), куда было меня назначили учителем. Слава Богу, я успел избавиться от такого неприятного назначения и теперь буду ожидать вакансии в Петербурге, в котором по случаю холеры все учеб[ные] заведения открылись только 1-го Сентября. Как вы поживаете, здоровы ли вы — вот о чем я давно уже хочу спросить вас. Благодарю за все то, чем вы меня снабдили перед отъездом. Обо мне больше не беспокойтесь, потому что теперь моя очередь, чтобы беспокоиться об вас.

На Государственную службу я не пойду до тех пор пока не найду место здесь в Питере. Дворянство мне не нужно, я не из тех людей, которые восхищаются им.

Я здоров, чего и вам желаю. Здесь чувствуется уже наступление зимы: погода начинается отвратительная, морские ветры и дожди портят и без того холодный и короткий день.

В августе петербуржцы были заняты осматриванием Американской эскадры, приплывшей к императору с изъявлением дружеских чувств от Америки. В газетах так много писали обо всем этом, что вы, вероятно, знаете подробности. Здесь ежедневно начиная с утра несколько пароходов, увешанных флагами, едва успевали перевозить целые тысячи народа с набережной Невы в Кронштадтский рейд, на Американские плавучие батареи, совершившие такое громадное путешествие. И простой народ, и знатные барышни, и модники, я думаю со всего Петербурга перебывали там. Уморительно было смотреть, как американские матросы, не умеющие ни слова по-русски, объяснялись с русскими посетителями, жали им руки, радушно угощая их своими заморскими бисквитами, испеченными в Нью-Йорке. Наши купцы и приказчики потчевали их со своей стороны за это горстями медных монет и дивились, что Американцы в неудовольствии отворачивались.

Посылаю поклон сестрам и бабушке с дедушкой; желаю вам и им всего хорошего. Будьте здоровы и не забывайте любящего вас.