Обращает на себя внимание плохой стиль, мешающий докопаться до смысла того, что желал сказать автор. Наверное. Нечаев писал эти документы в спешке и позже к ним не возвращался. Из «Общих правил сети для отделений» следует, что сообщество рассчитано на бездумное повиновение, а его члены «употребляются как средство или орудие для выполнения предприятий и для достижения целей общества».

Главенствующая роль в сообществе отведена Комитету. Лишь во время суда нечаевцы узнали, что, вернее, кто есть Комитет, хотя некоторые лица, близко стоявшие к Нечаеву. догадывались об этом почти с самого начала. Приведенные выше документы сформулированы так, что все решает Комитет. Постоянно звучит рефрен — «по указанию Комитета». Для Комитета Нечаев предусмотрел довольствие в размере одной трети бюджета «Народной расправы», не так уж плохо. Пункт 12 последнего документа может потрясти даже не очень впечатлительного читателя. Оказывается, для свершения в России революции необходимо «образование притонов», «знакомство с городскими сплетнями, публичными женщинами» и прочее.

При свиданиях с Успенскими Нечаев подробно расспрашивал хозяев об их друзьях, знакомых, родственниках, занятиях, досуге, планах на будущее, рассказывал об обширной и могучей ассоциации революционных сообществ в Швейцарии. Сергей говорил, что в России народ нищенствует и близко время, когда он восстанет и сбросит ненавистного царя и других своих мучителей, а чтобы это ускорить, необходимо объединяться. Нечаеву легко удалось умеренного Успенского сделать своим верным союзником и первым помощником. Многие удивлялись перемене его взглядов. Возможно, Нечаев вел себя в этой семье иначе, чем с другими своими соратниками. Единственные воспоминания о нем, рисующие его исключительно положительными красками, написаны Александрой Ивановной Успенской. Следователь, допрашивавший П. Г. Успенского 20 декабря 1869 года, записал: «Успенский высказал, что он потому легко поддался влиянию Нечаева, что этот последний рассказывал ему ужасы про содержание его во время студенческой истории в Петропавловской крепости, про нещадное будто бы сечение нескольких студентов и потом еще, что сестра Успенского, девочка 17 лет, была задержана в августе месяце без всякого основания, — что вместе взятое не могло не возбудить ненависти его к Правительству».[331] Следователь умышленно пятнадцатилетнюю Успенскую назвал семнадцатилетней и время ее ареста перенес с апреля на август. Ее освободили лишь 4 февраля 1870 года «за недостатком улик». Даже тюремные служители Литовского замка, где она сидела, недоумевали, что делает у них этот ребенок.[332]

Успенский познакомил Нечаева со своим приятелем, слушателем Земледельческой академии Н. С. Долговым, а тот — с ближайшими друзья ми-однокашниками И. И. Ивановым, В. И. Луниным, А. К. Кузнецовым и Ф. Ф. Рипманом, участниками кружка самообразования, далекого от политических тем, — они обучали грамоте жителей слободы, расположенной рядом с Петровско-Разумовским. После окончания академии молодые люди предполагали объединиться в земледельческую ассоциацию и одновременно заниматься народным образованием. Лунин разработал проект артели странствующих учителей, в которую собирались войти члены ассоциации в свободное от полевых работ время. Приведу отрывок из воспоминаний Лунина о его встрече с Нечаевым:

«С Нечаевым я познакомился летом 1869 г. в Петровской Сельско-хозяйственной Академии незадолго до своего выезда из нее в Петербург. Виделся я с ним, насколько помню, только один раз в квартире кого-то из слушателей Академии (как тогда назывались учащиеся в ней). В этой квартире мы вместе с ним и несколькими другими товарищами провели целый вечер в споре о возможности в то время государственного переворота в России и о действительной силе того политического общества, которое, по словам Нечаева, будто бы имело огромное разветвление по всей России и большое число членов, с помощью которого он считал вполне возможным произвести указанный переворот. До сих пор ясно представляю себе не сходившее во все время спора с лица Нечаева выражение едва сдерживаемого нетерпения и досады при высказывании ему сомнений в верности сообщаемых им доводов. Вероятно, этот спор, который главным образом вел я, а затем и скорый после того выезд мой в Петербург и был причиной того, что Нечаев никакого предложения поступить в члены Общества мне не сделал и никаких подробностей плана своих действий в моем присутствии не раскрывал. Держал он себя в то время чрезвычайно конспиративно: днем почти никуда не показывался, ни разу не ночевал в одной квартире по две ночи подряд, почти все свои посещения в целях вербования членов совершал только с наступлением темноты, питался сухоедением, избегая всяких кухмистерских».[333]

Одновременно с крестьянской реформой 1861 года в России появилась потребность в новых сельскохозяйственных учебных заведениях. В связи с этим вслед за началом действия реформы и была создана Земледельческая академия. Первые занятия в Петровско-Разумовском состоялись 21 ноября 1865 года. Новое учебное заведение открыло свои двери для всех сословий без каких бы то ни было ограничений, принимались все желающие, сдавать вступительные экзамены не требовалось, отсутствовали переходные и выпускные экзамены. Слушателям разрешалось изучать как полный курс наук, так и выбирать отдельные дисциплины «сообразно с целями и потребностями каждого». Первым директором академии был назначен выдающийся ученый и общественный деятель Николай Иванович Железное. Он окончил Горный институт и физико-математическое отделение философского факультета Петербургского университета, слушал лекции в Гогенгеймском королевском институте, Сорбонне и Парижской консерватории искусств и ремесел, путешествовал по Швейцарии, Англии, Франции, Германии и Бельгии, изучал сельское хозяйство России, участвовал в подготовке документов для освобождения крестьян. По утверждению специалистов, Железнов «поставил Петровскую академию на высоту лучших земледельческих школ в Европе».

Земледельческая академия находилась в исключительном положении, ее слушатели были намного свободнее студентов других учебных заведений. «Право сходок, — писала В. И. Засулич, — которого добивались петербуржцы, здесь не имело смысла: половина студентов жила на казенных квартирах в одном здании, остальные размещались в слободке, в нескольких шагах друг от друга; к их услугам был великолепный парк при Академии, и сходки, если бы таковые понадобились, могли продолжаться там хоть круглые сутки. У них была общая кухмистерская, обшая библиотека, которыми заведовали выборные от студентов, была и касса, считавшаяся, правда, тайной, но спокойно существовавшая целые годы, насчитывая до 150 человек».[334]

Решение о создании «Народной расправы» в Москве Нечаев принял не случайно, именно Земледельческая академия побуждала его к этому. Учиться туда шел народ попроще, в основном из разночинцев — дети сельских священников, мещан, крестьян побогаче, мастеровых. Приехав из провинции, из мелких городков и деревень, по окончании академии они намеревались возвратиться обратно. Связав себя с земледелием и лесоводством, они таким образом «сливались» с крестьянством. Нечаеву было известно, что некоторые слушатели академии участвовали в ишутинской «Организации», и он полагал кого-нибудь из них там встретить. Несколько человек, знавших ишутинцев, ему отыскать удалось, но никакой революционной организации в Москве не обнаружилось, и Сергею пришлось начинать на пустом месте.

«В Петровской Академии, — вспоминал В. И. Лунин, — Нечаев нашел крайне благоприятную почву для своей пропаганды и завлек в свою организацию прежде всего тех слушателей Академии, которые до него считались наиболее консервативными, наиболее преданными сухим занятиям по систематике ботаники, составлению гербариев, по геодезическим работам на полях Академии и т. п. и уклонявшихся от всякого участия в общих студенческих делах и тем более в той борьбе, которую тогда вело студенчество Академии с директором последней — Железновым из-за вводившихся им всякого рода полицейских мер в надзоре над слушателями. Единственным объяснением такого успеха Нечаева является, несомненно, тот душевный перелом, который происходил тогда у многих слушателей Академии — и прежде всего, по-видимому, у упомянутых наиболее консервативных из них, — перелом, заключавшийся в начинавшем проявляться у них сознании, что составлением гербариев, геодезическими работами в поле и производством анализов в химической лаборатории не избавить Россию от мучительного гнета реакции. Конечно, одного такого душевного кризиса еще было недостаточно, чтобы так быстро и так преданно стать правою рукою Нечаева, как стали некоторые из слушателей Академии, и чтобы вообще легко присоединиться к его организации, если бы у присоединившихся было больше политических знаний и опытности, большего знакомства с Россией и если бы не принятый Нечаевым метод лжи, выдававшийся им за несомненную правду, в показании числа членов организованного им политического общества, обширности разветвлений его по России, состоянии политического настроения крестьян и т. д.».[335]