Кто проговорится, кто из них агент Комитета? Недоверие друг к другу и страх перед беспощадным таинственным Комитетом истребляли желание противиться любым указаниям всемогущего Комитета, порождали полное повиновение. Нечаев постоянно заботился о беспрекословном, абсолютном повиновении заговорщиков своему вожаку.

В первых числах октября Сергей отправился в Петербург, жил он там конспиративно и где останавливался, неизвестно, один только раз переночевал у слушателя Медико-хирургической академии И. Н. Лихутина. Нечаев стремился создать в столице кружки «Народной расправы», о существовании которых успел порассказать москвичам. Однажды он сообщил своим соратникам, что в Петербурге арестовано пять «кучек» — кружков, но это пустяк — их там много.[344] Лихутин расспрашивал Сергея о цели тайного сообщества, но ответами удовлетворен не был. Нечаев говорил о необходимости тесной связи московского и петербургского студенчества, «чтобы возможно было легко получать и доставлять разные летучие листки».[345] Лихутин отвечал, что листки за бесполезностью никому не нужны, тогда Нечаев предложил ему отправиться с ним в Москву и самому убедиться, какую он создал там организацию и при ней типографию, Лихутин на поездку согласился.

В показаниях Лихутина подробно описан его вояж в Москву.[346] При их чтении не следует забывать, что перед следователем и судебными властями он стремился любой ценой выгородить себя и своих товарищей. Поэтому из показаний Лихутина и других подследственных использованы лишь бесспорные факты, достоверность которых подтверждена показаниями других лиц.

В поезде Нечаев объяснил Лихутину, что в конспиративный кружок посторонних лиц не пускают, поэтому он решил представить его московским заговорщикам агентом «женевского общества» и проинструктировал, как себя вести. В магазине Черкесова Лихутин познакомился с Успенским и Прыжовым, показал им «женевский бланк», полученный от Нечаева, и задал несколько вопросов. Из сбивчивых ответов он сразу же понял, что регулярных собраний не проводится и «работа никакая не делается», а типографии нет и в помине. Затем столичный визитер в сопровождении Флоринского отправился в Петровско-Разумовское и оставался у него на «даче» до вечера. На расспросы Лихутина хозяин «дачи» рассказал, как Нечаев «мало церемонится с людьми, не разделяющими его образа действия; он (Флоринский. — Ф. Л.) приводил мне (Лихутину. — Ф. Л.) в пример большое число людей, забранных во Владимирской губернии, которые были подведены разными письмами и прокламациями Нечаева».[347]

«Вечером зашел Нечаев, — вспоминал Лихутин, — и мы отправились в собрание главного кружка Петровской академии. Поднялись на самый верх; там сидело четыре человека; меня Нечаев представил опять-таки как члена комитета женевского; их фамилий он не называл, а называл просто нумерами: № 1, № 2, № 3, № 4. После нашего входа они принялись за свои занятия, которые казались мне крайне скучными; занятия состояли в отчетах всех по очереди собранных об какой-либо личности справок, затем читали список всех когда-либо бывших студентов Петровской академии и делались отметки, обратить или нет на него внимание. Это занятие не одному мне казалось скучным. Нечаев заснул совершенно, так что это заметили. Вскоре все окончилось, и я отправился спать к одному из четверых».[348]

На другой день, наотрез отказавшись сотрудничать с Нечаевым, Лихутин отправился в обратный путь, а московские революционеры продолжали заседать, уверенные, что за их действиями пристально наблюдают из далекой Женевы. Но отделаться от Нечаева оказалось непросто. Глава «Народной расправы» обладал необыкновенным даром втягивать в сферу своих интересов хоть раз с ним соприкоснувшихся. Природа одарила его какими-то редкостными способностями влиять на поведение окружающих. Об этом рассказывали Ф. Г. Постникова, М. П. Негрескул и другие. Нечаев согласился с отказом Лихутина сотрудничать «только под тем условием, чтобы я (Лихутин. — Ф. Л.) достал вексель от Колачевского на 6 тысяч рублей».[349]

Помощник присяжного поверенного А. Н. Колачевский, присутствовавший при обыске у Томиловой, привлекался к следствию еще в 1866 году по делу Д. В. Каракозова, пользовался известностью и хорошей репутацией среди молодежи. Придерживаясь позиций умеренного крыла студенческого движения, Колачевский еще зимой 1868/69 года докучал Нечаеву своей популярностью. Сергею не удавалось «иметь в своих руках» Колачевского, и тогда он вознамерился хотя бы нейтрализовать противника.

План действий и его реализация вполне могли бы послужить сюжетом для детектива. Вскоре по возвращении из Москвы И. Н. Лихутин пригласил к себе по неотложному делу Колачевского и отдал ему для передачи М. Ф. Негрескулу важный пакет с секретными бумагами. По выходе от Ивана Лихутина на улице Колачевского «арестовывают» два «жандарма» — младший брат Лихутина Владимир и студент-технолог В. К. Дебагорий-Мокриевич. Они сажают Колачевского в карету, везут в Знаменскую гостиницу, проводят в заранее приготовленный номер и там предлагают «арестанту» свободу в обмен на деньги — денег не оказывается. «Жандармы», поглядывая на пакет в трясущихся руках Колачевского, неохотно соглашаются на вексель. Вексель на шесть тысяч рублей подписан, «арестант» отпущен. (Все это в подробностях можно прочитать в «Правительственном вестнике», № 198 за 1871 год.) На другой день счастливый Колачевский спешит к своему другу Негрескулу и вручает ему секретный пакет, в котором обнаруживается записная книжка Нечаева.

В этой истории не все поддается объяснению. Почему, например, Лихутину понадобилось передавать Колачевскому записную книжку Нечаева, откуда она у него и, главное, почему он еще в Москве не отказался от требований Нечаева? Мальчишество? И. Н. Лихутин к тому времени был подпоручиком в отставке. Рассказ Негрескула о проделке Лихутина записала в свой дневник дочь известного архитектора, приятельница П. Л. Лаврова, Е. А. Штакеншнейдер, но там ему дано несколько иное толкование.[350] Любопытно, что один из исполнителей «ареста» Колачевского, В. К. Дебагорий-Мокриевич, в своих воспоминаниях стыдливо умолчал об этом событии.[351]

Возмутительный поступок, на который Нечаев подтолкнул Лихутина, вызвал у Негрескула приступ бешенства. Он и прежде враждебно относился к творцу «Народной расправы»; все, что можно было предпринять для его разоблачения, он сделал еще в Швейцарии. (Кстати, в Женеве в один из визитов к Негрескулу Нечаев украл у него пальто, сюртук и плед.[352]) Узнав о возвращении Нечаева из эмиграции, Негрескул написал Успенскому письмо с весьма нелестным отзывом о вожде московских заговорщиков, но переубедить Успенского ему не удалось. Это письмо было перлюстрировано на Петербургском почтамте, его копия попала в III отделение, но за этим почему-то никаких действий не последовало.[353] После авантюрной истории с векселем в Петербург приехал приказчик московского книжного магазина Черкесова В. П. Скипский, он привез Негрескулу письма от Успенского и Нечаева. Побеседовав со Скипским, Негрескул сказал ему: «Так передайте Успенскому, чтобы он остерегался этого господина (Нечаева. — Ф. Л.) сам и старался бы предостерегать от него и других, так как здесь, в Петербурге, доподлинно известно, что Нечаев подкидывает прокламации (одну из таких прокламаций показали Колачевскому в III отделении) и вообще не прочь вызвать какую-нибудь кутерьму».[354] После разговора с Негрескулом Скипский решил отойти от участия в нечаевских кружках, что, впрочем, не уберегло его от наказания.