Утром 21 ноября 1869 года Сергей приехал из Петровско-Разумовского в Москву и отправился к Кузнецову, продолжавшему жить на одной квартире с Николаевым. В голове руководителя «Народной расправы» уже созрел план убийства. По Москве бродили слухи о типографском станке, куда-то спрятанном ишутинцами в 1866 году. Нечаев решил сказать Иванову, будто станок зарыт в гроте парка академии и его необходимо достать оттуда, чтобы наладить печатание прокламаций. Грот этот находился в глухом месте парка Земледельческой академии, поэтому вероятность встречи с гуляющими в зимний вечер была минимальной. Заманить и придушить, мигом у остальных пропадут желания возражать и создавать другие кружки, станут покладистее и проворнее, так-то.

Дальнейший ход событий подробно изложен в протоколе допроса Успенского:

«В назначенный день я пришел в квартиру Кузнецова и там уже застал Нечаева, Николаева, Прыжова и Кузнецова. Часов в 11 утра Николаев отправился в Академию за Ивановым и с целью привезти его в Москву к Кузнецову, где должен был ожидать его Прыжов и предложить ему, под вымышленным предлогом отыскивать спрятанную, тайную типографию, отправиться в парк Академии, к Гроту, куда и мы должны были отправиться. Около двух часов дня, чтобы Николаев, приехав с Ивановым, не застал нас. мы отправились в близ находящуюся гостиницу, откуда, пообедав, зашли в… (название парка, трактира или кондитерской, написано неразборчиво. — Ф. Л.), куда через несколько времени пришел Николаев и заявил, что не нашел Иванова; мы все пришли опять на квартиру Кузнецова и отсюда, полагая, что Иванов находится у своего знакомого, студента Лау, Николаев и Кузнецов ушли за Ивановым к Лау, Кузнецов оставался на улице и когда увидел Николаева, идущего с Ивановым, взял извозчика поскорее известить нас. Тотчас я, Кузнецов и Нечаев вышли из дому и, взяв извозчика, отправились в Петровскую Академию, где Кузнецов повел нас к тому месту, где находится Грот. Я и Нечаев остались у Грота, а Кузнецов отправился посмотреть Николаева, Прыжова и Иванова. В это время я нашел два камня и привязал к ним веревки, данные мне Нечаевым, с целью привязать эти камни к ногам. Наконец послышались шаги. Я задрожал и прислонился к стене Грота. Иванов и другие вошли. Начался какой-то шум. Кто-то закричал: «Не меня, не меня!!.» Оказалось после, что это кричал Николаев, на которого бросился Нечаев, приняв его за Иванова. В Гроте было совершенно темно… В это время Иванов должно быть вырвался и бросился к выходу. Кто-то, кажется, Кузнецов, удержал его, я тоже хотел помочь ему, но в эту минуту Нечаев схватился и уронил близ входа Иванова. Подошел Николаев и они что-то стали возиться с ним; кажется, душили его. Я и Прыжов стояли в стороне. Раздался выстрел, но кто выстрелил, я не видел, а потом Нечаев говорил, что вынул револьвер Николаев, у которого он был в кармане, а выстрелил он, Нечаев, кажется, в голову. Иванов был убит, и я хотел привязать веревку с камнями к ногам, но не в силах был этого сделать. Кто-то выхватил их у меня и привязал».[372]

Окровавленный, обезображенный труп поволокли к пруду. Николаев нес первый, и ему пришлось, ломая тонкий лед, почти по пояс зайти в воду, но он не ощутил ее обжигающего холода. Тело Иванова тащили он и Нечаев, остальные только мешали. Когда труп надежно (так им показалось) скрылся под водой, убийцы молча разошлись в разные стороны, сговорившись к восьми часам вечера собраться в Москве на квартире Кузнецова.

Картина убийства Иванова известна в мельчайших подробностях, все его участники, исключая Нечаева, дали исчерпывающие показания.[373] Многие детали этого злодеяния опущены умышленно.

«Здесь, в квартире Кузнецова, — со слов Прыжова записал 13 февраля 1870 года судебный следователь, — у стола стоял Павлов (Нечаев. — Ф. Л.) и снимал с себя окровавленную шапку Иванова, сюртук и сапоги; на полу были вода и кровь. Когда я вошел, то он закричал, чтоб я близко не подходил. Стоя у стола в одной рубашке, Павлов примачивал водой палец левой руки, перекушенный Ивановым; справа на стуле сидел Успенский; на столе лежал револьвер. Я подошел, чтобы из полуштофа налить водки и уехать — в это время справа раздался выстрел, сделанный Павловым; пуля пролетела около моего правого виска, оглушив меня. Я спросил: «Что это такое?» Павлов ответил: «Что же, если бы тебя убили, так на тебя бы и свалили». Я ушел домой, но с половины дороги воротился, потому что позабыл шарф. Взял я шарф и стал уходить, но Павлов остановил и поцеловал, сжав голову мне».[374] Примерно через час Успенский отвел Нечаева к себе, где он и остался ночевать.

По ходу убийства и его последствиям видно, что все делалось наспех, непродуманно, без подготовки. В гроте произошла свалка, преступники чуть не передушили друг друга. Собственно убийство совершили Нечаев и его верный подручный Николаев, помогал им Кузнецов. Драма в гроте Петровского парка высветила Нечаева с практической стороны. Оказалось, что он не только склонен к размышлениям о «насилии внутри насилия», но и способен воплотить свои теории, способен не просто к убийству, а с редкой легкостью убьет кого угодно, если это ему понадобится.

27 ноября «Московские ведомости» поместили следующее объявление: «Нам сообщают, что вчера, 25-го ноября, два крестьянина, проходя в отдаленном месте сала Петровской Академии, около входа в грот заметили валяющиеся шапку, башлык и дубину; от грота кровавые следы прямо вели к пруду, где подо льдом виднелось тело убитого, опоясанное черным ремнем и в башлыке. <…> Тут же найдены два связанные веревками кирпича и еще конец веревки».[375]

Через день та же газета сообщила: «Убитый оказался слушателем Петровской Академии, по имени Иван Иванович Иванов. <…> Деньги и часы, бывшие при покойном, найдены в целости; валявшиеся же шапка и башлык оказались чужими. Ноги покойного связаны башлыком, как говорят, взятым им у одного из слушателей Академии, М-ва (Мухартова. — Ф. Л.): шея обмотана шарфом, в край которого завернут кирпич; лоб прошибен, как должно думать, острым орудием».[376]

«25 ноября на берегу пруда. — рапортовал Слезкин III отделению, — находящегося в совершеннейшей глуши за садом Петровской Земледельческой Академии, верстах в 1/2 от самого здания Академии, найден труп студента Академии Ивана Ивановича Иванова, со всеми признаками насильственной смерти: голова разбита и кроме того, прострелена сзади пулею, вышедшей в левый глаз; шея затянута шарфом, к которому привязан кирпич, ноги в коленях и около ступней связаны бичевою, к которой также привязан кирпич. Ограбления нет».[377]

Имя Нечаева появилось в газетах лишь 20 декабря, его назвали виновником волнений московских студентов, а 25 декабря — убийцей.

Пятью годами после нечаевской истории в Земледельческой академии учился В. Г. Короленко, он пытался выяснить подробности недавних событий. «В Академии вообще мало говорили об этой истории, — писал В. Г. Короленко, — хотя в мое время еще существовали развалины 'Ивановского грота», и были люди, которые знали действующих лиц этой трагедии. По всем рассказам, которые мне пришлось слышать, Иванов, убитый нечаевцами, был прекрасный человек, и не могло быть никакого сомнения, что он не собирался донести о заговоре, как в этом уверял Нечаев. Он просто разглядел приемы Нечаева и решил уйти из организации, а Нечаев в свою очередь решил убить его, чтобы «скрепить кровью» свою первую конспиративную ячейку».[378]

В уголовном мире такой прием — самый распространенный; ничто так не связывает банду, как общее преступление. Нечаев призывал революционеров слиться с разбойным миром, так отчего же ему не применить уголовные приемы в практике «Народной расправы», отчего не переделать своих товарищей по революционному сообществу, еще и в уголовников. Отчего бы и нет… В академии действительно мало говорили о нечаевской истории. Согласно справке генерала Слезкина, из каждой сотни слушателей академии тридцать человек числилось в неблагонадежных.[379] Склонных к воспоминаниям о «Народной расправе» было еще меньше.