Постепенно она сообразила, что триумвирату и более других Нечаеву необходимо эксплуатировать ее имя и средства. Когда Нечаев потребовал от Н. А. Герцен принять на себя обязанности редактора «Колокола», она категорически отказалась. Тогда Нечаев с Огаревым дали газете следующий подзаголовок: «Орган русского освобождения, основанный А. И. Герценым (Искандером). (Под редакцией агентов русского дела)».

Этому изданию посвящена обширная литература, все исследователи практически едины в его оценке.[590] Бакунин, уговоривший Огарева попробовать возобновить «Колокол» в виде некоей всеядной эклектической газеты, первый выразил свое недоумение:

«Милостивые государи, прочитав со вниманием 1-й № возобновленного вами «Колокола», я остался в недоумении. Чего вы хотите? Ваше знамя какое? Ваши теоретические начала какие, и в чем именно состоит ваша последняя цель? Одним словом, какой организации вы желаете в будущем для России? Сколько я ни старался найти ответ на этот вопрос, в строках и между строками этого журнала, признаюсь со скорбию, что я ничего не нашел».[591]

Недоумевал не только Бакунин, недоумевали все, кто читал нечаевский «Колокол». Он неинтересен, в нем отсутствует стержень, концепция. Бакунин, ранее поддержавший Нечаева в споре с Огаревым, требовал выработки программы газеты, Огарев соглашался со старым другом, Нечаев продолжал начатую линию. Отношения их постепенно обострялись и наконец дошли до такой точки, когда потребовалось вмешательство третьего лица. В Локарно понеслись телеграммы с просьбами немедленного переезда Бакунина в Женеву для участия в редактировании газеты, но он не мог этого сделать по причинам материальным. Нечаевский Комитет обещанных денег ему не дал. К концу апреля отношения между Огаревым и Нечаевым накалились до предела. Последней каплей оказалось письмо Чернецкого. Обиженный бесцеремонными проделками Нечаева, он 20 апреля 1870 года вручил Огареву послание с изложением мотивов — категорического отказа продолжать печатание газеты. Так закончилась нечаевская затея с возобновлением герценовского «Колокола». Неразошедшиеся остатки тиража в 1872 году «для обертки товара» купил женевский бакалейщик Гюи по 15 сантимов за фунт.[592]

Всего вышло шесть номеров «Колокола», первый номер появился 21 марта, последний — 27 апреля, тираж — 1000 экземпляров, среди сотрудников газеты были В. А. Зайцев, В. И. Серебренников, С. И. Серебренников, Н. И. Жуковский, остальных авторов статей установить не удается. Большая часть материалов, опубликованных в газете, создана самим Нечаевым. В первом же номере помещены «Три письма по делу Нечаева», приведу отрывок из третьего письма, сочиненного им в Женеве:

«Бывший эмигрант, я на призыв товарищей вернулся в отечество, разумеется, тайно, чтобы снова стать в ряды работников горячего дела народной свободы, которое на Руси так близко к желанному концу. Неосторожность ли одного из наших, или непредвиденная случайность была причиной появления слухов в обществе о моем возвращении в родную землю. Экстраординарный шпион Катков счел своим долгом тотчас же напечатать этот слух в своей газете. Полиция, на основании заявления своего почтенного агента, начала усиленные розыски и напала на мой след. Я был схвачен в одном из провинциальных городов и, как обыкновенно бывает у нас с политическими виновниками, без всякого суда был немедленно отправлен на каторгу. Но одно из высших лиц III отделения не ограничилось отправлением меня в рудники, а приказало строго тайным образом отправить меня к праотцам. Истерзанный жестоким обращением, побоями и всевозможными лишениями, я был уже на половине инквизиционного приказания. Жизнь моя висела на волоске; но товарищи не дремали. Энергия и решимость их дала мне возможность спастись хотя изможденным, но живым из рук палачей, столь же зверских, сколь и корыстолюбивых, готовых за деньги не только продать, но и задушить любого из своих начальников».[593] Далее в том же духе.

Нечаевский «Колокол» был совершенно непонятен любившей потеоретизировать русской эмиграции. Многие его страницы переполнены легендами, прославлявшими главу московских заговорщиков, и никаких возвышенных революционных идей.

В «Колоколе» Бакунин почти не участвовал и потому свободно критиковал материалы, печатавшиеся в нем по указанию Нечаева. Весной 1870 года до старого революционера начали доходить слухи о насмешках и оскорбительных выражениях в его адрес, высказываемых вождем «Народной расправы». Разумеется, Бакунина это возмущало, но он, как ему казалось, для пользы дела молчал. Рассорившись с молодой женевской эмиграцией, он остался вдвоем с Огаревым и еще с несколькими русскими. Без Нечаева Бакунин обходиться не мог, оставалось одно — терпеть. Отголоски недовольства поведением молодого друга и нотки недоверия к нему звучат в критике Бакуниным содержания «Колокола» в письме к Огареву от 3 мая 1870 года.[594] В нем он Сергея называет по фамилии; «Бой», «Наш молодой друг» перестали употребляться Михаилом Александровичем, безоблачность начала покидать их отношения.

А тем временем полиция постоянно напоминала о себе, и Нечаеву частенько приходилось покидать Женеву. Так, весной 1870 года он прятался в Локле, туда приезжала к нему с поручениями от Огарева Н. А. Герцен.[595] По Женеве вождь «Народной расправы» перемещался только после заката солнца, постоянно менял квартиру. Все его действия боялись дневного света, но в исключительных случаях ему приходилось нарушать это правило.

«Каково же было мое удивление, — вспоминала Н. А. Герцен, — когда однажды утром Нечаев снова появился у нашей двери. Серьезно испуганная, я ему сказала:

— Что вы делаете? Вы знаете, как теперь вас ищет полиция?

— О, не бойтесь!

— Я не за себя боюсь, а за вас.

— Я не останусь у вас, мне довольно нескольких минут разговора с вами с глазу на глаз.

Я пригласила его войти, и он мне сказал:

— Вы знаете, что студенты и эмигранты устраивают чрезвычайное собрание, на котором будут обсуждаться наши дела. Я пришел просить Вас прийти на это собрание.

У меня не было никакой охоты, и я отказалась. Но он настаивал. И я кончила тем, что согласилась».[596]

По утверждению исследователей, «чрезвычайное собрание» эмигрантов состоялось 25 апреля 1870 года, а ошибочное задержание С. И. Серебренникова произошло двумя днями позже.[597] Но на этом самом собрании обсуждались два вопроса: как воспрепятствовать передаче в руки русских властей политического эмигранта Серебренникова и следует ли добиваться у швейцарского правительства предоставления Нечаеву политического убежища. Наверное, собрание состоялось после 27 апреля.

«В это время русские эмигранты, — вспоминала Тучкова-Огарева, — не исключая и женщин, много толковали об убийстве Иванова Нечаевым; от самого Нечаева никто ничего не слыхал, он упорно молчал. Эмигранты разделились на две партии: одни находили, что надо подать прошение Швейцарскому правительству, убеждая его не выдавать Нечаева и заявляя, что вся русская эмиграция с ним солидарна: другие, наоборот, не признавали никакой солидарности с ним и утверждали, что не слыша ничего от самого Нечаева, нельзя сделать себе верного представления об этом деле и прийти к какому-нибудь заключению, и мы с Наташей (Н. А. Герцен. — Ф. Л.) так же думали».[598]

Сочувствующих Нечаеву практически не было, но некоторые эмигранты все же решили поддержать ходатайство. Неуверенный в исходе голосования, Огарев отправил Бакунину следующую телеграмму: «Дай мне право голосовать за тебя на собрании по поводу дел моего боя (Нечаева. — Ф. Л.) и телеграфируй тотчас же. Крайняя нужда».[599] Нечаев рисковал, встречаясь с Н. А. Герцен, но делал он это не только оттого, что хотел ее видеть, ему нужен был ее авторитетный голос.