В конце июня 1870 года Нечаев появился в Женеве и пожаловал к Огареву, вероятно, они списались с Бакуниным, чтобы встретиться там втроем. Огарев и Бакунин готовились к этому последнему их свиданию с бывшим «молодым другом». Участником предварительных обсуждений предстоящей битвы была Н. А. Герцен. Сергей сразу же обнаружил резко изменившееся к нему отношение. Разгорелся спор, посыпались взаимные обвинения. Старики в запальчивости ссылались на высказывания Натальи Александровны. Сергей потребовал ее присутствия и отправил за ней В. И. Серебренникова с запиской.
«Вы наделали дела, — писал Нечаев, — поэтому объяснение вам необходимо. Потрудитесь пожаловать к Огареву ненадолго и не ставьте в необходимость приходить к вам.
Не задерживайтесь, я здесь проездом.
Записку возвратите подателю, написав на обороте ответ.
Конечно, о содержании записки и от кого она вы не проболтаетесь».[614]
Н. А. Герцен, не желая видеться с Нечаевым, идти к Огареву отказалась. Тогда Сергей предложил всем отправиться к ней, но визит этот не состоялся. Близкие советовали Н. А. Герцен на время скрыться из Женевы, они опасались появления Нечаева в пансионе и его грубых выходок. Но ни в этот, ни на другой день Сергей к Тате не явился.
Последняя встреча бывших триумвиров состоялась 23 июня, а 28 июня Н. А. Герцен писала в Париж П. Л. Лаврову; «Теперь Бакунин и даже Огарев убеждены в том, что их надували и прекратили все сношения с Нечаевым».[615]
Из Женевы Сергей выехал на Британские острова: слишком опасно было оставаться наедине с швейцарской и русской полицией, помощи ожидать было не от кого, не выдал бы кто из эмигрантов…
В Лондон Нечаев прибыл в сопровождении В. И. Серебренникова, имея заготовленное заранее рекомендательное письмо Бакунина к эмигранту А. Таландье. Спохватившись, Михаил Александрович решил срочно предупредить своего французского друга, 12 июля он отправил ему длинное послание с изложением нового взгляда на Нечаева. Приведу из него извлечение:
«Остается совершенно верным, что Н[ечаев] человек, наиболее преследуемый русским правительством и что последнее покрыло весь континент Европы армией шпионов, чтобы разыскать его во всех странах и что оно требовало его выдачи в Германии, как и Швейцарии. Также верно, что Н[ечаев] один из деятельнейших и энергичнейших людей, каких я когда-либо встречал. Когда надо служить тому, что он называет делом, он не колеблется и не останавливается ни перед чем и показывается также беспощадным к себе, как и ко всем другим. Вот главное качество, которое привлекло меня и долго побуждало меня искать его сообщества. Есть люди, которые уверяют, что это просто мошенник; — это неправда! Это фанатик, преданный, но в то же время фанатик очень опасный, сообщничество с которым может быть только гибельно для всех, — вот почему: Он был сначала членом тайного Комитета, который действительно существовал в России. Этот Комитет не существует более; все его члены были арестованы. Н[ечаев] остался один и один он составляет то, что он теперь называет Комитетом. Так как организация в России истреблена, то он усиливается создать новую за границею. Это все было бы вполне естественно, законно, очень полезно. — но способ действия его отвратительный. Живо пораженный катастрофой, которая разрушила тайную организацию в России, он пришел мало-помалу к убеждению, что для того, чтобы создать общество серьезное и неразрушимое, надо взять за основу политику Макиавелия и вполне усвоить систему иезуитов: — для тела одно насилие, для души — ложь.
Истина, взаимное доверие, солидарность серьезная и строгая — существует между десятком лиц, которые образуют sanctus sanctorum (святая святых. — лат.) общества. Все остальное должно служить слепым оружием и как бы материей для пользования в руках этого десятка людей, действительно солидарных. Дозволительно и даже простительно их обманывать, компрометировать и, по нужде, даже губить их; это мясо для заговоров. Например: вы приняли Н[ечаева] благодаря нашему рекомендательному письму, вы ему оказали отчасти доверие, вы его рекомендовали вашим друзьям, между прочим г-ну и г-же М… (Мрочковским. — Ф. Л.). И вот он помешен в вашем кругу, — что же он будет делать? Прежде всего он начнет вам рассказывать кучу лжи, чтобы увеличить вашу симпатию и доверие к нему, но этим не удовлетворится. Симпатии людей умеренно-теплых, которые преданы революционному делу только отчасти и которые вне этого дела имеют еще другие человеческие интересы, как любовь, дружба, семья, общественные отношения. — эти симпатии в его глазах не представляют достаточной основы, — и во имя дела он должен завладеть вашей личностью без вашего ведома. Для этого он будет вас шпионить и постарается овладеть всеми вашими секретами и для этого в вашем отсутствии, оставшись один в вашей комнате, он откроет все ваши ящики, прочитает всю вашу корреспонденцию, и когда какое письмо покажется ему интересным, т. е. компрометирующим с какой бы то ни было точки для вас или одного из ваших друзей, он его украдет и спрячет старательно, как документ против вас или вашего друга. Он это делал с О[гаревым], со мною, с Татою и с другими друзьями, — и когда, собравшись вместе, мы его уличили, он осмелился сказать нам: «Ну да! это наша система, — мы считаем [вас] как бы врагами и мы ставим себе в обязанность обманывать, компрометировать всех, кто не идет с нами вполне», — т. е. всех тех, кто не убежден в прелести этой системы и не обещал прилагать ее, как и сами эти господа. Если вы его представите вашему приятелю, первою его заботою станет посеять между вами несогласие, дрязги, интриги, — словом поссорить вас. Если ваш приятель имеет жену, дочь, — он постарается ее соблазнить, сделать ей дитя, чтоб вырвать ее из пределов официальной морали и чтобы бросить ее в вынужденный революционный протест против общества. Всякая личная связь, всякая дружба считается ими злом, которое они обязаны разрушить, потому что все это составляет силу, которая находясь вне секретной организации, уменьшает силу этой последней. Не кричите о преувеличении; это все было им мне пространно развиваемо и доказано. Увидев, что маска с него сброшена, этот бедный Н[ечаев] был столько наивен, был настолько дитя, несмотря на свою систематическую испорченность, что считал возможным обратить меня; он дошел до того, что упрашивал меня изложить эту теорию в русском журнале, который он предлагал мне основать. Он обманул доверенность всех нас, он покрал наши письма, он страшно скомпрометировал нас, — словом, вел себя как плут. Единственное ему извинение это его фанатизм! Он страшный честолюбец, сам того не зная, потому что он кончил тем, что отождествил вполне свое революционное дело с своею собственной персоной; — но это не эгоист в банальном смысле слова потому что он страшно рискует и ведет мученическую жизнь лишений и неслыханного труда. Это фанатик, а фанатизм его увлекает быть совершенным иезуитом. Большая часть его лжей шита белыми нитками. Он играет в иезуитизм, как другие играют в революцию. Несмотря на эту относительную наивность он очень опасен, так как он совершает ежедневно поступки нарушения доверия, измены, от которых тем труднее уберечься, что едва можно подозревать их возможность. Вместе с тем Н[ечаев] — сила, потому что это огромная энергия. Я с большим сожалением разошелся с ним, так как служение нашему делу требует много энергии, и редко встречаешь ее, так развитою, как у него. Но истощив все усилии [чтобы] убедиться в этом, я должен был разойтись с ним, а раз разошедшись с ним, я должен был биться с ним до крайности. Последний замысел его был ни больше, ни меньше, как образовать банду воров и разбойников в Швейцарии, натурально с целью составить революционный капитал. Я его спас, заставивши его покинуть Швейцарию, так как он непременно был бы открыт, он и его банда в продолжение нескольких недель; он бы пропал, — погубил с собою и нас. Его товарищ и сообщник [В. И.] С[еребренников] открытый мерзавец, лгун с медным лбом, без извинения, без прощения фанатизмом. Передо мною совершились многочисленные покражи бумаг и писем, которые он сделал».[616]