У меня душа за него болит. Я хотела бы взять его за руку и помочь выбраться из всего этого кошмара. Черт побери, Рон, у него ведь почти нет шансов. Он же просто ребенок, которого обложили со всех сторон. Было бы нечестно выдавать полиции еще и номер телефона, когда у них и так все карты на руках. Рон усмехнулся:

– Ну ладно, Дэниз, вот как мы поступим. Я поставлю наши с вами карьеры, а также значительную часть имущества компании на то, что мальчик говорит правду. Мы заявим в суде, что информация о телефонных звонках – собственность компании и мы не собираемся ни с кем ею делиться.

Дэниз никак не ожидала такого поворота событий. Не найдя других слов, она сказала просто: «Спасибо».

– Пока рано меня благодарить. Возможно, это самое глупое решение за всю мою жизнь.

– Во всяком случае, одно из самых смелых. Теперь удивился Дорфман:

– Спасибо, Дэниз. Начальству не часто говорят такие вещи. Надеюсь, сегодня вам удастся выспаться лучше, чем мне.

Он повесил трубку. На лице Дэниз Карпентер сияла счастливая улыбка.

Стоило сержанту Хэкнеру намекнуть, что ужасный поклеп, возведенный на одного из лучших сотрудников ИЦП, может оказаться правдой, Гарольд Джонстон начал рвать и метать:

– Я слышал, что говорил по радио этот убийца-малолетка, и знаю, что каждое его слово – ложь. У Рики Харриса безупречная репутация.

– Мы никого не обвиняем, мистер Джонстон, – сказал Хэкнер. – Мы просто задаем вопросы.

– Так знайте, что ваши вопросы оскорбительны, – огрызнулся Джонстон.

В нем было как минимум тридцать килограммов лишнего веса. Воротник его рубашки не застегивался, а галстук был всегда затянут, насколько позволяла шея.

– Мистер Джонстон, – сказал Джед, – можете оскорбляться сколько хотите, но ваша обязанность – помогать нам. Если, конечно, вам нечего скрывать.

Джонстон поднялся со стула.

– Сержант Хэкнер, как вы смеете обвинять меня… Хэкнер прервал его коротким жестом руки:

– Сядьте, пожалуйста, мистер Джонстон. Прошу прощения. Сегодняшний день был долгим и трудным. Мы все устали.

– Да, денек выдался нелегкий, – согласился Джонстон, усаживаясь обратно. – И само это дело не из приятных. Натан Бейли убил хорошего воспитателя.

Глаза Хэкнера превратились в щелочки:

– Знаете, ваша оценка Харриса сильно отличается от той, к какой склоняемся мы.

Джонстон нахмурился:

– После вранья, с которым Натан выступил по радио, ваши слова меня не удивляют.

Хэкнер устроился поудобнее.

– Почему Натана отправили в изолятор?

Джонстон смутился:

– Думаю, он плохо себя вел.

– А другие ребята тоже считают, что он плохо себя вел?

Джонстон усмехнулся:

– Сержант Хэкнер, мы в нашем заведении часто используем эвфемизмы, чтобы наша работа казалась менее… скажем, грубой, чем она есть на самом деле. Мы работаем в тюрьме. Здесь плохое поведение – понятие относительное. Я не спрашиваю ребят о том, как себя ведут их приятели. Во-первых, верить им нельзя, а во-вторых, выведать у них что-то – дело практически невозможное.

– Короче говоря, ваши сотрудники всегда правы?

– Можно и так сказать.

– Так вы поощряете безнаказанность, – возмутился Хэкнер. – Ваши люди могут делать все, что им вздумается, и, пока все шито-крыто, вы не вмешиваетесь.

Джонстон ударил кулаком по столу.

– Не надо читать мне нотаций, сержант. Разуйте глаза. Сама система прогнила насквозь. Мы делаем вид, что у этих ребят есть надежда на лучшее будущее, хотя на самом деле это не так. Дети здесь – животные, а мы – сторожа зоопарка. Так вот, считаю ли я, что те, кто здесь сидит, – лгуны? Да, потому что они лгут. Верю ли я своим людям? Да, потому что мне приходится это делать.

– У тех, кого помещают в ваш изолятор, всегда отбирают обувь? – спросил Хэкнер, сменив тему.

– Нет, я бы не сказал, что это обычная практика, – ответил Джонстон. – Но ничего необычного в этом нет.

– А с какой целью это делается?

Джонстон ответил быстро, словно ждал этого вопроса:

– Когда дети поступают сюда, они сдают нам все свои вещи. Мы выдаем им белье, одежду, туалетные принадлежности. Те, кто ведет себя примерно, могут заработать несколько очков на покупку собственного куска мыла или бутылки любимого шампуня. Эти вещи символизируют их статус. Когда они начинают плохо себя вести или их помещают в изолятор, воспитатели могут забрать у них что-нибудь важное.

Своим следующим вопросом Хэкнер выстрелил в него, как из пушки:

– У вас в журнале записано, что в первую же ночь в ИЦП Натан Бейли был изнасилован ручкой от швабры. Это что, входит в программу перевоспитания?

Во взгляде Джонстона загорелась злоба, граничащая с ненавистью:

– Можете думать обо мне что хотите, сержант, – прошипел он сквозь зубы, – но я никогда не попустительствовал насилию. Я просто мирюсь с реальностью. «Бог наградил меня разумом, чтобы я мог принять то, чего не могу изменить» – вот мой девиз, и он мне нравится.

– Ну да. Только мне больше нравится другой: «поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой».

Натан развалился на диване и, щелкая пультом, переключал каналы. Новости ему надоели. Однако он не без удовольствия отметил, что один из каналов отыскал более удачную его фотографию – школьную, из альбома пятого класса.

Может, потому, что его хорошо воспитали, как любил говорить отец, а может, и просто от скуки он постирал простыни, на которых спал. Нехорошо было уезжать отсюда, не застелив кровать. Кроме того, он убрал за собой на кухне. Но при всем желании быть хорошим гостем (или взломщиком?) он не мог заставить себя сделать что-нибудь с одеждой из ИЦП, и она так и валялась на полу в ванной.

Пока Натан бездумно переключал каналы, его мысли вернулись к печальной ситуации, в которую он попал. Теперь он видел ее в другом свете. Ну ладно, он убил того парня, и это было плохо. Но ведь на самом-то деле все произошло случайно – он просто защищался. Убегать из ИЦП было глупо. Так зачем же он сбежал? Наверное, испугался, да к тому же не хотел упускать представившуюся возможность.

Что поражало Натана, так это то, как быстро рос список его преступлений. К нему уже добавилась кража со взломом, а через несколько часов в нем будет еще и угон машины. Натан прикинул, что, пока он доберется до Канады, ему придется еще раза два влезть в чужие дома и угнать пару машин. Если его поймают, у него будут большие неприятности. Значит, попадаться нельзя.

Уже давно Уоррен Майклс не видел Хэкнера таким возбужденным.

– Успокойся, Джед. Джонстон просто высказал тебе свою точку зрения.

– Точку зрения! Этот человек сам представляет опасность для детей, которых он должен защищать. Уоррен, ты что, не видишь…

– Джед, – прервал его Майклс. – Я все понял: Джонстон опасен для своих подопечных. Но сейчас у меня нет времени думать о положении в ИЦП. И, надо сказать, у тебя тоже. Что там с Рики Харрисом? Что про него говорил Джонстон?

– Он сказал, что Харрис был образцовым работником.

– Придется исходить из этого, Джед. Мы ищем убийцу. Хотелось бы мне тоже сомневаться в виновности мальчика, но очень уж убедительны обличающие его улики.

Джед так просто не сдавался:

– Говорю тебе, Уоррен, что-то мы упускаем из виду.

– Вот что я тебе скажу. Давай поделим все дело на две части. Первая: мы должны поймать мальчика и посадить его под замок. А когда он окажется у нас в руках, мы сможем заняться расследованием. Потрясем и Джонстона, и этого Рики Харриса тоже. Согласен?

– Идет. Но под Рики я покопаю отдельно.

– Ладно, договорились. Скажи теперь, что там с дядей? Полагаю, его дом под наблюдением?

– Конечно. Но ни дядя, ни мальчик там не появлялись.

– Может, они вместе удрали из города?

– Возможно, однако мало вероятно. Ведь все началось именно с того, что Натан сбежал от дяди, помнишь?