– Мы закончили. Периметр замкнут. Прием.

– Отлично, Бен, спасибо, – по лицу Верховина заметно, как он волнуется.

За его спиной с негромким гулом опускается грузовая белая платформа. Адам Фолз, Ричард Вейно, младший Джек Криди, Дэвид Варшавский спрыгивают с нее.

– Хотел начать без нас, Николай? – улыбается Адам.

– Никогда, – серьезно отвечает Верховин и поворачивается обратно к своему пульту.

– Всем бригадам, работающим на внешнем периметре! – разносится голос Верховина из всех раций, настроенных на волну переговоров с энергостанцией. – Говорит Верховин. Всем отойти от заграждений на безопасное расстояние! Доложить о готовности! Жду подтверждения!

Он выслушивает доклады бригадиров о готовности, последним говорит Росселини:

– У нас все чисто, Николай. Можешь начинать.

– Понял. Подаю напряжение! – голос Верховина дрожит, как будто он сам находится под током.

Пальцы инженера проходятся по пульту контроля. Кажется, что ничего не происходит, но это не так. Только знающий человек может заметить, что на контрольных панелях зажглось несколько огоньков и несколько огоньков погасло. Компьютеры отреагировали на команду новым всплеском текстовых сообщений на экранах мониторов и несколько указателей потребляемой мощности поползли вверх, перемещаясь вверх по изумрудно-зеленой шкале.

В пяти километрах от Башни Бен Росселини услышал негромкое гудение и успел заметить стайку голубых искр, стремительными молниями пролетевших по ограде. Работа закончена.

Внешний периметр, опоясавший смертоносным для любого живого существа кольцом лес в радиусе пяти километров от Башни, был замкнут и подключен к системе энергообеспечения колонии. Работа была завершена с опережением срока на тридцать четыре дня, почти на целый месяц.

Люди собирались домой, до заката оставалось два часа. Люди собирались домой – за прошедшие с момента Высадки месяцы Башня и палаточный городок стали для них домом.

Если посмотреть на Пустошь, окружающую Башню, то можно заметить много изменений – гигантские штабеля бревен, загоны для скота – приземистые бревенчатые строения, ямы – фундаменты для будущих домов колонистов, дощатые каркасы будущих построек напоминают недостроенные модели детских конструкторов.

Из леса раздается визг дисковых пил – две лесопилки работают на полную мощность. Блестящие зубья хищно вгрызаются в поначалу неподатливую древесину и выбрасывают фонтаны стружек, тут же сбиваемых пластмассовыми ограничителями. Бригады рабочих оттаскивают уже распиленные доски в склад для просушки. Приятно пахнет хвоей – на распилку идут сосны из стометровой полосы вблизи внутреннего периметра. Рабочие вытирают пот потемневшими платками – сегодня действительно много работы.

В лесу слышен треск и грохот падающих деревьев – лесорубы Ферье продолжают валить лес. По их сосредоточенным и упрямым от природы лицам можно подумать, что они не собираются останавливаться до тех пор, пока последнее дерево на планете не дрогнет под ударом остро наточенных топоров.

Люк Ферье, бригадир лесорубов, посвистывая, проходит в двадцати метров от своих парней, помечая по дороге красной краской свои будущие жертвы. Он придирчиво осматривает каждое дерево, иногда прижимаясь щекой к шершавой коре. Лесорубы тихонько посмеиваются над привычкой своего бригадира «слушать деревья», но только тихонько. Люк знает свое дело, как никто другой. Мимолетными прикосновениями он определяет возраст деревьев, обнимая стволы, он узнает, как росло это дерево за десятки лет до того, как человеческие теплые руки прикоснулись к его коре. Деревья как будто шепчут в ухо Ферье свои сокровенные тайны, как приговоренный к смертной казни поверяет свои секреты палачу.

Люк снова прижимается щекой к очередному дереву, его губы бесшумно движутся:

– Са ва, дружок?

Ветер пробегает в игольчатых зеленых ветвях, роняя засохшие хвоинки на шерстяную шапку лесоруба. Дерево отвечает, этот шепот почти не слышен.

Люк отступает на шаг, улыбаясь, сверкают белые зубы, никогда не бывшие предметом пристального внимания дантистов. Он встряхивает баллончик с краской и красный крест, как подпись прокурора на приговоре, медленно перечеркивает безмятежную жизнь дерева.

Люк продолжает свой путь, а сосна за ним печально качает своими ветвями, смирившись со своей судьбой стать бревном в стене или досками на полу.

Пятеро лесорубов подходят к одному из деревьев, отмеченному Ферье. Цепные пилы, вскинутые на плечи здоровяков, кажутся винтовками в руках солдат. Первый быстро обходит дерево и находит отметку бригадира.

– Сюда надо валить, – он указывает рукой в сторону, куда смотрит красный крест.

Напарники молча кивают – Ферье никогда не ошибается, пилить надо с помеченной стороны. Работа начинается – взвывают пилы, дерево вздрагивает, как от боли. Наверху, в кроне ветвей начинает метаться мелкая живность – жуки, пауки. Их более удачливые родственники, те, у кого есть крылья, спешно покидают свой потревоженный дом. Дерево трясется, как в лихорадке, расшвыривая по сторонам своих многочисленных незаметных обитателей.

Через некоторое время вой и скрежет пил утихает. Дерево несколько секунд стоит неподвижно, а затем начинает валиться с почти человеческим предсмертным вздохом. Удар о землю, ветви бессильно, в последний раз, рассекают прохладный воздух и безжизненной массой распластываются по земле.

По другую сторону от Пустоши шум падающих деревьев не слышен. Иногда, когда ветер меняет направление, слышны взвизги циркулярных пил на лесопилках. К югу от внутренней ограды двое стариков пасут коров. Это так говорится – «пасут», на самом деле старики спят на невысоком холмике, укрывшись брезентовыми плащами. Старикам не спится по ночам, а днем так и клонит в сон – старость, что уж тут поделаешь. Им помогает мальчик лет двенадцати, внук одного из стариков.

Слышится негромкое фырканье, сопение и приглушенные вздохи коров, захватывающих новые порции травы. Стебли подаются усилиям животных с едва слышным треском. Стадо разбрелось по поляне, коровы с удовольствием захватывают желтые султанчики полевых цветов вперемешку с жесткими стеблями травы. Мальчик что-то вырезает складным ножом на деревянной дощечке, время от времени зорко оглядывая стадо – все ли на месте. Но коровам неохота уходить далеко – на поляне так много травы.

Мальчик возвращается к своему занятию. Рядом с ним на траве – плетеная из ивовой соломки корзинка, из которой доносится приглушенное стрекотание. Можно подумать, что в корзинке – рация, работающая на прием, но это не так. Внутри – плененный еще утром десяток кузнечиков. Мальчику нравится ловить их, еще ему нравится, как они щекочут ладонь, когда он осторожно сжимает пойманных насекомых в кулаке. А еще ему нравится рассматривать их – крохотные тарелочки фасеточных глаз, сжатые ножницы лапок. Сергей Дубинин позавчера рассказывал мальчику, что у кузнечиков уши на коленках. Правда ли это? Все утро мальчик рассматривал пленников, но ничего похожего на уши не обнаружил.

«Может, учитель посмеялся над ним»? – думает мальчик, на минуту оторвавшись от вырезания по дереву. «Нет», он молча качает головой, «вряд ли, Сергей никогда ни над кем не смеется. Может, просто уши такие маленькие, что их не видно»? Мальчик пожимает плечами и продолжает вырезать, от усердия высунув кончик языка. Узор сложный, но дедушка постарался, разметил все завитки и грани острым ножом, надо только не ошибиться и получится как надо.

В двух километрах от него в дубовой роще двое молодых парней приглядывают за стадом свиней. Свиньи – не коровы, они умнее и хитрей, за ними нужен глаз да глаз. Свиньи вроде бы не собираются убегать в лес, они разрывают землю в поисках желудей и, довольно похрюкивая, поедают их. Их загнутые смешным штопором хвосты, как антенны, маячат в тени дубов, хитрые глазки выискивают места, где желудей побольше. Парни режутся в карты, сидя на поваленном дереве.

– Ты уже пригласил Анжелу на танцы сегодня? – спрашивает у друга один из парней, тот, что помоложе.