Эрех потянулся за письмами, взял пачку в руки, повертел и положил обратно. Ощущение было мерзкое.

— К счастью, нет такой мужской тайны, которую не способна выведать хорошая девочка в приличном борделе. Эти клиенты треплются как белье на ветру. Потому и я теперь знаю. А у тебя что?

Эрех еще раз поглядел на письма, потом вытащил отчет и положил его на стол.

— Вот. Я сегодня во вскрытии участвовал, — пояснил он. — Сделал для вас копию, с уточнениями. Посмотрите сами.

Рейке углубился в чтение, а Эрех, не желая даже стоять рядом с гадостью, отошел в сторону, рассматривая комнату. Жилье одинокого человека. Чисто, аккуратно, пусто. Над письменным столом прикреплена умело выписанная акварель — маленький каменный домик на зеленом холме, в окружении цветущих деревьев, за домиком море сливается по цвету с небом. Явный пейзаж юга, ближе к Алессо. Единственное украшение этого жилища. Рядом со столом домашний алтарь, на котором нет ни одного изображения богов. Только картинка в рамке.

Эрех подошел поближе и оторопел.

С черно-белого изображения на него смотрели Йон Рейке, молодой, много моложе себя теперешнего, в хорошем костюме, и дама, которую он держал за руку. Белокурые волосы ее казались особенно светлыми, темнела сложная вышивка на национальном свадебном наряде. Будучи астинэ, Эрех был обязан уметь определять род по таким признакам как орнамент и прическа. Кто-то из Фоссов, кажется, деталей не разглядеть, но похоже. Юные, счастливые. Невеста смотрит прямо и красивое лицо будто светится, а Йон Рейке держит в своих ладонях ее руки. И тоже улыбается. Не насмешливо, не собачьим оскалом, а такой же мягкой улыбкой, полной радости.

Перед портретом стояла курильница и лежали два супружеских браслета, один в другом, перевязанные белой траурной ленточкой. Меньший потемнел в плетениях тонкой вязи. Эрех знал, что оставляет эти следы. Запекшаяся кровь.

— Значит, три разреза зигзагом по восходящей? — раздался задумчивый голос и он вздрогнул, обернулся.

Йон Рейке, держал в руках отчет и смотрел на Эреха, прямо и внимательно. На лице его не было злости, но задавать вопросы целитель не решился. Мешало ощущение, что сейчас он увидел что-то настолько сокровенное, что даже намек это причинит сидящему у стола человеку сильную боль.

— Совершенно идентичные тем, на теле тула Ойзо, — печально вздохнул Эрех, подошел к столу. — Слева, направо, налево. Одним движением. Сделаны правшой или тем, кто владеет правой рукой так же, как левой.

— И нашли его на дороге к Товайхо, — сыщик задумчиво пролистал отчет обратно. — Ты откуда знаешь?

— Там были первичные протоколы и мне дали их посмотреть, — сознался Эрех. — Ну, я и переписал для вас все, что там было. Нашли голого, в одних подштанниках, на теле следы крови, но вокруг ее не было.

— Значит, перенесли.

— Похоже на то.

— Так же, как и покойного Ойзо.

— Похоже на то.

— Это уже интересно, — Рейке задумчиво поглядел в текст, потом встал.

Аккуратно закрыл отчет, положил на край стола бумажную папку. Снял одну корзинку с другой, принес чашки для еды. Даже они указывали на то, что в доме обитает не просто закоренелый холостяк, а очень одинокий человек. Одна — металлическая армейская из походного набора, у Эреха во время его карьеры военного целителя Боятской кампании тоже такая была. Вторая — фаянсовая, в кувшинках, со щербатым краем и трещинкой.

— Это уже интересно, — повторил сыщик, снимая крышки с корзинок и раскладывая по чашкам ячменную кашу с тыквой и рубленую жареную курицу в соусе. — Если мы с тобой раньше предполагали, что имеем дело с единичным актом, возможно, связанным с насилием над девушкой, то теперь картина-то совершенно другая. И даже шантаж может быть совершенно не при чем. Потому что я просто не представляю, что может связывать уважаемого судью городского уезда с сыном магистрата, который всего чуть больше года назад вернулся в Альмейру. А ты? Ты чего не ешь? Бери ложку и жуй, я на двоих покупал.

Эрех послушно принялся за еду. Некоторое время они молча ели, он медленно, мастер Рейке — целеустремленно, как мельница. Потом Эрех решился.

— Я там еще кое-что не записал. Я... Я ему руку осматривал и нашел на тыльной стороне ладони укус, а между пальцами были волосы, — он сунул руку в карман и выложил на столешницу длинную серебристую прядь.

Рейке, не переставая жевать, взял их в руку. Излишней брезгливостью сыщик, судя по всему, не страдал.

— Еще одно подтверждение севрасского следа, — кивнул он. — А что с укусом?

— Вот тут, — Эрех показал на своей руке. — Отчетливый и очень глубокий, чуть ли не насквозь. Старый — ему не меньше пары суток. Вы же понимаете, что это значит?

— Понимаю, — Рейке кивнул, помрачнев. — Вот тебе и связь — еще один любитель изнасиловать, э? Если я не ошибаюсь, судья наш был совершенно не женат. Работал много, понимаешь ли. И чей укус? Мужской, женский? Только не говори мне, что ты не замерил, док, ни в жизнь не поверю. С твоей-то дотошностью до анатомии и вскрытий.

— Замерил, — Эрех опустил голову, глядя в стол, машинально отметил длинную занозу на гладкой древесине. И отколотый с краю сучок. — Вы правы.

— И что? — поторопил его Рейке.

Эрех поднял голову, посмотрел сыщику в глаза. Говорить было противно.

— Он маленький. Узкая челюсть, мелкие зубы.

И увидел, как и без того светлые глаза побелели от внезапной догадки.

— Это детский укус, мастер. Жертвами были дети.

Коляска уныло тряслась на камнях, послушно трюхала серая лошадка. Йон держал поводья, сбоку, погрустневший, скукожился док.

Проклятое средство передвижения обошлось аж в пять с половиной лян за ночь. Деньги Рейке, скрипя зубами, пришлось выскрести из своего кармана, поскольку в кармане мелкого осталось только на то, чтобы не протянуть ноги с голоду. А выбора не было. Если уж объединяла обоих покойников, помимо склонности к извращениям, еще и привычка брать наемные коляски у Северных ворот...

Они действительно нанимали их в одной конторе. Не опасайся Йон даже в мыслях поминать Рукокрылую, то сказал бы, что это Судьба постаралась. Владелец вспомнил и привлекательного юношу в университетской форме, и пожилого мужчину в дорогом костюме. Оба стали наведываться к нему примерно полтора месяца назад, раз в два-три дня, коляски брали на ночь и ездили строго в Мимири. Последний раз в те самые ночи, когда каждый из них и сдох.

Туда им, мразям, и дорога. И чтобы переродились с полным искуплением. Безногими, слепоглухонемыми идиотами.

За двадцать лет лет работы среди всевозможных порождений криминального мира Альмеррайда Йон повидал многое. Такое, о чем и вспоминать-то было противно, не то что рассказывать. Но вот любители детей встречались редко, всего лишь трижды. Первый был в самом начале карьеры, когда самому-то Йону едва исполнилось семнадцать и следствие вел не он, а его наставник. В памяти осталось только ощущение омерзения, будто на улитку наступил. Маленький щуплый человечек, эфесский купец, признавался без всякого принуждения, рыдал и пытался оправдать свои действия, покупку пятилетнего мальчика у бродяг, тем, что собирался его любить. Мол, мальчику лучше с ним, чем на улице или под мостом. Наставник дословно записал эти излияния и передал по инстанциям. Развращение детей — преступление храмовое, а не светское, оно попирает основы и карается по закону Матери и Отца, а те не страдают ни недостатком воображения, ни излишками сочувствия.

Во втором случае Йон разбирался лично. Он тогда нечасто первым испрашивал справедливости, полагая, что ее и так ниспошлют, если будет необходимость. Но, оказавшись в подвале, где сотрудники магистрата вынимали из земли восемь полуразложившихся детских тел со следами зверских пыток, не удержался. Не смог удержаться. Оторванная голова украсила алтарь, а глава маленького храма в Алессо признался, что счастлив не принимать решения, потому что такие бездны человеческой аморальности ему не ведомы.