— То есть, это официальная информация, так? — медовым голосом уточнил полковник.

Правая и Левая синхронно кивнули, забыв, что они в армии.

— Идиоты! — чернильница описала дугу и врезалась в стену позади вздрогнувших адъютантов. На белой извести расплылась гигантская клякса, вниз потекли черные ручейки. — Мне не нужна официальная! Мне нужна другая! С кем он спит! С кем пьет! Кому давал взятки, кого бил, кого запугивал! И не врите, что он этого не делал!

Оба помощника сравнялись цветом лица с бумагой.

— А, теперь, марш отсюда и не возвращайтесь, пока не найдете что-то, что мне пригодится! — страшным шепотом прокричал Делко, и парочку как ветром сдуло. Полетевшая вслед за чернильницей книга воинского устава врезалась в закрывшуюся дверь.

Проклятые недоумки!

Делко схватил со стола стакан, намереваясь послать его вслед книге, но замер. Вдохнул и выдохнул, пытаясь усмирить разбушевавшуюся ярость. Не дело это, так поддаваться ненависти.

А Йона Рейко он ненавидел всеми фибрами своей души. С самого из знакомства. Ненавидел, потому что знал его. И понимал, что даже движимый всего лишь жаждой получить объявленное тупицей магистратом вознаграждение, Рейке не остановится, пока не выкопает все, что только касается этого дела. Потому что плохо работать он не умел и никогда ничего не делал спустя рукава.

Псу можно перебить ноги, но он все равно не разожмет клыков на глотке врага.

Полковник с отвращением посмотрел на кляксу на белой стене. Разжал сжимающие стакан пальцы, поставил его на стол.

В дверь постучали.

— Открыто, — буркнул он

На пороге возник курьер в серой форме магистрата.

— Полковник Делко? — уточнил он, пристально глядя на Теона.

— Я. Чего надо магистрату? — недовольно ответил полковник.

— Его сиятельство городской магистрат эрл Ойзо, — курьер на тон внимания не обратил, — прислал вам сообщение. Полчаса назад на дороге к Товайхо было найдено тело.

Стакан ударился о стену и брызнул в стороны сотней осколков.

В этом доме за высоким забором всегда царил полумрак, словно день отказывался заглядывать за плотно закрытые ставни. Полумрак, разгоняемый сейчас только пламенем бесчисленных свечей. Поднимался кольцами ароматный дым множества курильниц, оплетая бумажные фонарики, которые раскачивались под потолком. Йон видел его свечение, опаловые переливы, подкрашиваемые синеватым дымком из тонкой трубки, зажатой в тонких пальцах. Сахарное печенье на лакированном столике, дорогой чай в фарфоровых чашках. По внутреннему краю чашки косяком плывут алые рыбки, плещут хвостами, ныряя в золотую чайную глубину. За бумажными перегородками, в конце бесконечного коридора, журчат струны цимбал.

Все вокруг текло, все извивалось и уходило в слоистый мрак под потолком, такой же непроницаемый, как темные глаза женщины, полулежавшей напротив Йона, на низком диване среди груды бархатных подушек.

— Послушай, Кат.

Йон сидел на одном из многочисленных низких табуретов и задумчиво вертел в руках пачку писем, перевязанных ленточкой.

Женщина чуть приоткрыла длинные веки, блеснув белками глаз, в этой темноте казавшихся синеватыми. Ровные белые зубы покусывали янтарный чубук длинной трубки.

Она не станет отвечать, пока он не задаст прямой и конкретный вопрос. Но и тогда ему потребуется уйма усилий, чтобы ответ на него был хотя бы чуточку вразумительным.

Эта игра длилась не один год, она была привычна, и привычно же раздражала, но только деваться Йону было некуда. Попробуй еще найди такого информатора, как матушка Катриона, хозяйка самого большого, дорогого и закрытого борделя всего Альмеррайда.

— Мне сейчас очень важно узнать хоть что-то о том, как и чем жил Чител Ойзо. Пожалуйста. У меня действительно нет на это времени.

Привычная уже партия. Которая сегодня началась с того, что Йон в подробностях изложил историю появления у него в клиентах Эреха но-Тьена. В принципе, этого его не беспокоило. Катриона ни разу ни слова никому не рассказала за все время их знакомства. Она умела молчать, как никто.

— В прошлый раз, — сейчас она говорила неторопливо, голос смешивался с дымом курильниц, — помнится, мы расстались немного нервно.

— Кат, — Йон опустил глаза, покрутил ленточку в пальцах. — Я забыл извиниться. У меня не было времени. Поэтому... прости меня. Прости, что я тогда не выдержал и накричал на тебя.

Бархатный смешок был почти физически ощутим, всей кожей.

— Дорогой мой страж, вы и выдержка — понятия несовместимые. Но я простила вас. Вы тогда были так расстроены, ведь преступник практически ушел от вас.

Боги, пошлите смирения.

— Все равно это не причина, чтобы кричать на женщину. Поэтому я еще раз настоятельно прошу у тебя прощения.

Катриона фыркнула, протянула руку и изящным движением положила трубку на край серебряного блюда. Сквозь густые пряди упавших на лицо волос блеснули темные глаза. Они сияли, мягко, как черные бриллианты с глубоко запрятанной золотой искрой. Длинные ресницы опустились, погружая искры в беспросветную ночь.

Танец соблазна, в котором каждое движение выверено до бритвенной остроты.

Невероятная женщина. Драгоценность, мечта. Мужчины всего королевства готовы голыми ползти за ней по улицам, лишь бы она только взглянула. По крайней мере, Йон точно знал двоих, кто это сделал.

— Понимаешь, Кат, ты единственная моя надежда. Я думал, когда забирал сегодня вот это, — он указал на пачку писем, которые по прежнему держал в руке, — что они помогут мне узнать кое-что о личной жизни тула Ойзо. Они помогли. Это не его письма. Это чьи-то письма, к совершенно постороннему человеку. И я хочу понять, что это значит.

Катриона неотрывно смотрела на него.

— Это будет сложно, — отметила она, но Йон не позволил сбить себя с мысли.

— Я просто оставлю их у тебя. Понимаешь... если это то, о чем я думаю, то речь идет о шантаже. Это проклятое дело, похоже, разрастается с каждым часом, и я не уверен, что обещанных денег хватит, чтобы компенсировать то, во что я влез. Больше всего меня сейчас, почему-то, пугает мысль, что покойник мог быть шантажистом. Это немного слишком для магистратского сынка, тебе не кажется?

Она неторопливо поднялась и села, поставив ноги на пол. Узкие, идеальной формы ступни утонули в шелковом ворсе ковра. Переставила чашки с чаем. Движения были бесцельны и бессистемны. Йон положил письма на край стола и продолжал говорить.

— Я не могу привлечь к себе внимание магистрата, Кат. Я-то выживу, меня все еще никто не тронет, а пацана сожрут, ты прекрасно это понимаешь. Поэтому я прошу тебя, не молчи. Если ты что-то знаешь, что поможет мне разгадать загадку, я буду очень тебе благодарен.

— Йон, — она оборвала его речь. — Эрл Ойзо никогда не прикасался ни к кому в этом доме. Немного чиновников в этой стране, о ком я могу такое сказать.

Йон помолчал, потом кивнул и тяжело поднялся. Ноги затекли.

— Но письма я все же оставлю у тебя. Попробуй узнать, кому они принадлежат.

Он повернулся и направился к двери, надеясь не споткнуться о разбросанные по полу подушки.

Она остановила его, когда он коснулся створки двери.

— Обернись! — голос был злой и отчаянный.

Йон, помедлив, послушался приказа.

Катриона сидела на низком диванчике и бархат сброшенного платья стекал на пол. Сочетание огня и тьмы обрисовывало идеальное тело обнаженной женщины.

— Неужели здесь нет ничего, чтобы остаться?

Это тоже было частью игры. Двадцать лет, что они друг друга знали. Исключением был лишь тот год, который он провел здесь, в маленькой каморке в подвале, в состоянии более животном, чем человеческом. Лишенный всего.

— Прости...

— Восемь лет прошло, восемь! Ты уже не можешь ей изменить!

— Прости.

— Ты так ее любил?

— И всегда буду.

Он отвернулся и снова взялся за ручку двери.

— Эрл Ойзо никогда не прикасался ни к кому в этом доме! Но он приходил ко мне, три года назад. Приходил, чтобы попросить принять его сына. И заплатил мне три тысячи лян полновесным золотом, как будто мы были персонажами древней пьесы.