- Что за воздух! Один лишь глоток способен оживить даже слона. Не правда ли, ты сейчас сбросила лет этак тридцать?!
Виолета не ответила. Да и что она могла ответить? Тридцать лет назад она еще и не родилась. Дорогами любви мы попадаем в разные ситуации, одна из которых - дурашливое ребячество, или точнее - впадаем в детство. Что же сказать, в конце концов? Все так быстротечно. Надо ли повторять, что я - в полном расцвете сил? Целый день я старательно пытался вообразить, будто мы с Виолетой - сверстники, пока внезапно не осознал ошибку. Надо было брать власть над Виолетой, как над малым ребенком, вместо этого она вновь мной понукала. Ко всему прочему, как сигнал, что песенка зрелого мужчины уже спета, рано или поздно рядом с твоей молодой подругой обязательно объявляется не менее молодой спутник. А здесь объявился не один молодчик целая сборная французских лыжников, неизвестно зачем приглашенных провинциальным правительством сюда, в Кордову, из Потрерильо, где они должны были участвовать в каком-то чемпионате.
Какая бездна пролегает между нами и нашими женщинами! Бьюсь об заклад, что ни один человек в здравом рассудке не обратил бы ни малейшего внимания на этих мужланов, в то же самое время перед ними безоговорочно капитулирует любая из женщин. Они молоды, пышут здоровьем, но ими движет только инстинкт либо весьма откровенное желание. Что, в их глазах зажегся чистый свет? Не будьте наивными; у них все разложено по полочкам: стакан молока, ломоть полезного для здоровья хлеба и весьма доступная во всех смыслах женщина. Они - это особый вид благородных животных, со своей особой статью, своими модными стрижками и изысканными одеяниями. Конечно, они не были абсолютно похожи друг на друга, так что я без особого труда мог отличить необъятного Маленького Боба, который с первого же взгляда показался мне наиболее опасным, от Пьеро, типа, который, не будь рядом Маленького Боба, был бы среди прочих просто исполином. В нем, в этом самом Пьеро, угадывалась некая сентиментальная черточка, каковую мы, наверное, обнаружили бы в задремавшем тигре, убаюканном музыкой; с единственной лишь разницей, что не музыка, а Виолета заставляла Пьеро смежить веки. Точно и не замечая моего присутствия (хотя я никуда не отлучался), он ухаживал самым наглым образом прямо у меня под носом. Боже, какая пытка быть человеком, чье единственное достоинство в том, что он - интеллектуал! Если вокруг нас происходит нечто подобное, то рассудок сначала блуждает в потемках, наполняется негодованием и в конце концов покидает нас. Я ненавижу грубую силу. Если бы я решился (скажем так) устроить драку с Пьеро, то худшим исходом стало бы не поражение и бегство, самым худшим было бы, так и не ударив соперника ни разу, повиснуть на его руке, дергаться и дрыгать ногами в воздухе. Именно это и тяготило меня.
С самого начала ревность убеждала меня: ничего хорошего ожидать не приходится. Я обозревал с какой-то особой щепетильностью помещение, вроде бы овальное, со стойким духом сапожной лавки, именовавшейся boоtevi, где мы и собирались ежевечерне. Лишь только Пьеро уводил Виолету танцевать, я чувствовал себя потерянным и позабытым, но вдруг она оказывалась рядом и тут же показывала мне всю несостоятельность моих опасений: либо пропускала следующий танец с Пьеро, либо танцевала с кем-нибудь другим, либо подсаживалась ко мне поболтать. Ну как тут было не оставить свои столь зыбкие сомнения, как можно было отказать ей в благородстве?! Но не будем забывать, что ревность - и скрытая, и явная - мучительна, а для такого человека, как я, - невыносима.
Дабы отвлечься от своих переживаний, я стал обращать внимание на других женщин. Иногда удавалось привлечь к себе внимание. Пока Виолета танцевала, я старательно убеждал себя, что не стоит с собачьей преданностью следить за каждым ее шагом. Лучше смотреть куда-нибудь в другую сторону, и я стал усердно изучать лицо, руки и в особенности пальчики некоей Моники. У этой кордовки руки и ножки были восхитительны. В тот вечер, когда ее муж отправился по делам в Буэнос-Айрес, Моника выпила уже добрый литр шампанского и вынудила меня танцевать с ней. И хотел бы я знать, что повергло Виолету в такое раздражение! Может быть, причина кроется в ее отвращении к "вульгарности сладострастия", как она говорит, или все же есть смысл подумать о ревности? Я рассуждал примерно так: если она ревнует, значит, старается удержать меня; если она ревнует, значит, она не так уж и совершенна; если она не так уж и совершенна, если она такая же, как все прочие, так почему бы ей однажды не полюбить меня?
Полно мечтать; сейчас я должен рассказать все, что тогда произошло. Неожиданно в Кордове оказалось: мне еще рано ставить на чувствах крест. Всякий день ходить пешком или скакать на лошади по горам, греться на солнце или читать Сан Хуан де ла Круса подле источника, ощущать в воздухе некое благоухание - было изумительно, потому как рядом была она, моя подруга. И это последнее слово - подруга - приносит мне воспоминания, которые во сто крат милее всех равнин и гор всего мира, воспоминания о том, как мы делили общий кров; я видел брошенное на спинку стула, как подобие волны, женское белье - и представлял, как она, моя женщина, наклоняется, чтобы снять чулки, а после небрежным движением поглаживает ноги.
Прискорбно, но по ночам, сулившим мне так много, надежды мои таяли. Правда, вместе с ними уходил и страх. В конце концов я пришел к очевидному заключению: если Виолета не сдается мне, - значит, она и никому не уступит. Поскольку нет ни надежд, ни страхов, я и пытаюсь объяснить себе все происшедшее ночью пятнадцатого июля. Мы сами придумываем для себя побудительные мотивы того, что случается.
Итак, пятнадцатое, время завтрака, мы болтаем друг с другом, лежа в постелях; Виолета сказала:
- А не совершить ли нам прогулку в горы с доном Леопольдо?
- Прекрасно, - ответил я.
- В горах бы и пообедали.
Сколько раз я убеждался: стоит женщинам взять на себя все хлопоты по подготовке пикников или разных там завтраков на природе - итог неутешителен: все как минимум некомфортно. Обычно я возвращаюсь после таких прогулок с болью в пояснице, в желудке, с разламывающейся головой и грязными руками. А между тем я воскликнул: