– Мы бы могли совершить паломничество в Кансай, побродить по улицам, которых нет, пообщаться с монахами, которых не было, приобщиться к ритуалам синто, которые никто там не проводит. Мы могли бы заглянуть в Ушмаль и подняться по ступеням лестниц, одна из которых ведет на небо, другая на набо, а третья на нибо. Мы могли бы посетить пирамиды Лубаантуны, где бы ты смог посмотреть в глазницы хрустальных, аметистовых и алмазных черепов, проникнуть в секреты Каши, Акаши и Простокваши. А, если бы тебе повезло, то твой череп стал бы украшением раскраденной коллекции.

Тело Пахана хозобоза, предчувствуя надвигающуюся кульминацию сношения, тонко, толсто и страстно затрепетало. Между этих вибраций внимательный взгляд мог бы различить промежутки между давешними двумя зме ями, братьями, врагами и соперниками, теми самыми, с чьими эфирными проекциями так амикошонски обошелся Пахан хозобоза.

– Мы могли бы раскрутить аджну, ваджру и меркабу. Мы могли бы поливать древо Сефир, Секир и Порфир. Мы могли бы кататься на мажорных и минорных арканах, на быстрых и медленных лассо и на стремительных и тихих болло. Но не будем!..

Эти недозволенные речи, вырвавшись из глотки Пахана хозобоза стимулировали два иных извержения: с одной стороны, пламенных болидов, горелых метеоритов и газовых астероидов, что единым махом вырвались из-под прикрывавшего промежуток между ягодицами Пахана хозобоза пояса Койпера, разодравшие его в мелкие обрывки, отрывки и нарывки и умчавшихся в родственное им ортогональное облако Оорта и, с другой стороны, горло оперенного гада исторгло смесь из поглощенных им кишок твоего соседа справа и смердящего семени Пахана хозобоза.

Все было бы как всегда: кишечник встал бы на отведенное ему место, его содержимое равномерно или порционно распределилось бы по нему и все прихлебатели снова бы за жили, заживив раны, порезы и случайно откушенные головы, головоноги и головогруди, долго и счастливо, если бы не твоё тело. С самого начала совокупления оно на себе ощущало каждое поползновение Пахана хозобоза, каждый отзыв, отклик и проверку пароля твоего соседа справа, каждый нюанс, полный декаданс и скучный контрданс их коитуса. И, уловив вибрации эякуляции, как узнает юркая форель по дрожанию воды, что поблизости есть подходящая на данный час добыча, или микроскопическая трещина в капле резко охлажденного стекла вызывает её моментальный взрыв, оно, вне твоего контроля, желания и намерения, пока чрево соседа справа не восстановилось, а пребывало в промежуточном между холодной, горячей и ультрагорячими плазмами состоянии, всосало в их себя, оставив на кровати лишь обескураженного Пахана хозобоза, да конечности твоего соседа справа.

Скинув нетленные останки на пол, где им будет суждено пролежать неразгрызенными крысами, мантиссами и чибисами пока не наступит последний День без времени, Рагнарёк и Апокалипсис, Пахан хозобоза расположился на бывшей койке твоего бывшего соседа справа. Он протянул руку и извлек из межзвёздных далей окончившую своё многострадальное путешествие подушку. Поместив ее под голову, Пахан хозобоза, раскинул ноги и скрестил на груди руки, как услышав раскат грома складывает ноги жук-щелкун, притворяясь мертвым, но готовый в любой момент резко распрямиться и унестись прочь от надвигающейся капели или перекрещиваются падающие столбы сталагмитов, потревоженные грозным гулом надвигающегося подземного катаклизма. Если бы ты оторвал свой взгляд от растущей между твоих тканей, надкостниц и лимфатических сосудов книги, что призвана неслышно и неотвратимо убивать своего читателя, ты бы увидел в сочащемся из тюремного коридора свете гордый ястребиный профиль Пахана хозобоза.

– Твоя простота из тех, что лучше воровства, но хуже грабежа. Ты омерзительно болтлив, нечист на ногу и похотлив на спину. Впрочем, иначе бы ты не обратил на себя гнев вышестоящих и негодование равных.

Умолкнув, Пахан хозобоза то ли придумывал твой ответ на свои обвинения, то ли ему казалось, что он слушал их, то ли некие тихие, буйные и свихнувшиеся ангелы, серафимы и престолы нашептывали ему сумбурные хулы, посулы и превращающие формулы.

– Ты не справедлив, если считаешь, что ты один здесь имеешь право заниматься тайными искусствами магии, борьбы и целительства. Но ты лишь портишь воздух своими словами, не показывая, не доказывая и не подтверждая примерами, практикой и показателями уровень своего мастерства. Знающий не хранит своё знание под спудом. Умеющий не закапывает своё умение. Говорящий же не отвечает за свои слова!

Если бы ты не отказался от аппарата, автомата и устройства логики, ты бы с лёгкостью указал Пахану хозобоза все его ошибки, пробелы и дыры в том, что он считал своим разумом, индивидуальностью, идом, идой и пингалой. Но все беспричинные суждения мнящего себе, мнущего других и сминающего незнакомых арестанта проносились мимо тебя словно колибри, пикирующие на пахнущий гнилой вырезкой цветок мухоловки или сошедшая с гор масса снега, воды и камней, попавшая в загодя построенный сельдук, не оставляя на тебе ни царапин, ни ушибов, ни гематом.

– Ты подобен гиене, пожирающей во время изобилия падали своих детенышей. Ты похож на термита, выгрызающего стены приютившего его жилища. Ты напоминаешь трусливого большого брата, бдящего из-за бздения за то, что кто-то услышит, учует или узреет его бздёхи и тем подорвет его авторитет, репутацию и сатисфакцию собственной неполноценности, неполнозубости и кривоносости.

Паутинки, снующие по воздуху камеры в разных направлениях, склонениях и преклонениях вспыхнули утренним пожаром. Для всех, кроме тебя, это означало, что близится проверка и подъем.

– Пожалуй, надо тебе повидать тюремного Папу.

С этими словами Пахан хозобоза переметнулся в тень, ушел в сумрак и начал своё, непостижимое для самого себя, странствие по отражениям собственной внутренней реальности.

Сразу после этого розовые нефритовые пластины полуоткрытой двери в хату рассыпались под ударами обсидиановых томагавков, бумерангов, изготовленных из ископаемых баобабов и выстрелами из пневматических подземных винтовок. Вслед за грохотом и разрушениями в камеру влетели три вертухая. Один проверяющий, на грифоне, а два его помощника на неповоротливых гиппогрифах. Помощники раскидывали ленты лилового серпантина, что означало наступление субботы, дня наладок и чрезмерных приобретений.