– Так вот, Витя, я действительно хотела совершить некий поступок, но Бог наставил меня на путь истинный, и я пойду с тобой, и буду идти ровно столько, сколько ты захочешь. Я хочу, чтобы ты это знал и верил мне.

– Так значит, твое тело полностью в моем распоряжении?

– Да! – твердо ответила Даша. Ну, почти твердо.

– Хорошо... Тогда я допью бутылку и больше не буду. Кстати, рыбу по-еврейски я обожаю.

"Когда он отдается своей мании, ему незачем пить", – подумала Даша и, улыбнувшись по-домашнему, спросила:

– А откуда ты знаешь, что я готовлю рыбу по-еврейски?

– Я чувствую! Я все чувствую, – ответил Лихоносов. – Имей это в виду.

– Я тоже все чувствую... и все знаю, имей это виду, – ответила Даша и они, сердечно посмотрев друг другу в глаза, засмеялись.

Наутро Хирург наскоро позавтракал и стал готовиться к операции.

– Ты хоть под наркозом будешь пилить? – спросила его Даша, когда он мыл руки.

– Нет, конечно. Наркоз опасен для здоровья. Обезболивание будет местным.

– То есть я буду все видеть? – испугалась Даша.

– Если хочешь... Но я не рекомендую. Истерику еще закатишь, ремни порвешь.

– А сколько времени тебе на одну ногу понадобится?

– Часа два-три.

– А больно не будет?.. – Даша представила, как беснуется от боли на операционном столе.

– Нет. Да ты не бойся ничего. Наша фирма веников не вяжет. Сделаем в лучшем виде. Тебе надо помыться.

Даша помылась, и они прошли в операционную. Перекрестив женщину, Хирург уложил ее на стол, присоединил к телу десяток датчиков, включил приборы и сказал:

– Слушай, я совсем забыл... Ну, в общем, в ходе операции будут два момента, когда тебе придется подержать зажим. Ну и еще подать мне кое-что... Иголку и вот эту штуку.

Даша от испуга похватала ртом воздух.

– Зря ты так неадекватно. Больно не будет, я же говорил. А на операционное поле можешь не смотреть. Я загородочку сделаю, а сюда, на эту высокую табуретку, инструменту положу, и тебе будет удобно мне его передавать.

Хирург сделал загородку с помощь бинта и куска ткани. Затем взял со стула пухлую подушку, сунул под голову Даши. Постояв в раздумье, надел на ее правую руку стерильную перчатку, придвинул к столу высокую табуретку, покрытую клеенкой, и разложил на ней скальпели, зажимы пилу и прочий хирургический инструмент.

Устроив голову на подушке, Даша осознала, что Хирург с самого начала рассчитывал на ее помощь. Решив держаться во что бы то ни стало, она закусила губу; глаза ее закрылись.

– Глаз не надо закрывать, – сказал на это Лихоносов ласково. – И знаешь, давай переиграем, для твоей же пользы переиграем. Уберем к бесу эту загородку, а ты будешь смотреть и думать, что это вовсе не твоя нога. Боли не будет совсем, и тебе будет легко это думать.

– Давай, – ответила Даша голосом расстающегося с жизнью человека.

Дух из нее ушел почти практически полностью и потому сопротивлялся слабо.

Закончив с приготовлениями, Хирург обработал левую ногу Даши йодом, и взялся за скальпель. Через минуту она увидела свою кость.

– Большая берцовая, – сказал Хирург, с любовью разглядывая операционное поле. – Ты посмотри, какая она красивая, какая функциональная. Сколько в ней жизни! Лежит себе в мясе живом, лежит самодовольная, не знает, что уродина. Ну, ничего, сейчас мы ее немножко потревожим.

Лихоносов взял пилу, начал пилить. Даша боли не чувствовала. Костные опилки привлекли все ее внимание.

"Опилки. Это мои опилки, от меня опилки, – думала она, глядя расширившимися глазами. – Он меня пилит! И получает от этого удовольствие! И, более того, кажется, и я получаю удовольствие. Во всяком случае, оно зреет где-то в моей глубине, зреет и скоро выплеснется. Маньячка!"

Перепилив большую берцовую кость, Хирург обнажил малую берцовую и начал пиливать и ее. Через некоторое время Даша увидела, как нога ниже распила, потеряв связь с костяком, неестественно свободно повернулась и легла на стол. В глазах Хирурга заиграли чертики. Он посмотрел на Дашу, подмигнул заговорщицки, и тут в калитку зазвонили.

Даша, вся охваченная паникой, подумала, что это приехали санитары. Приехали за Лихоносовым.

Проследили за ней и приехали.

Лихоносов посмотрел на Дашу. Что-то увидел. Глаза его хищно сузились. Он подумал, что приехали санитары. Санитары, так или иначе приведенные Дашей.

Видимо, звонил сосед или председатель дачного кооператива. Когда звонки прекратились, Даша отерла пот со лба, а Хирург тихонечко засмеялся. Посмеявшись, он минут пять обозревал разрезанную ногу. Лицо его постепенно сделалось хмурым.

– Ты что? – вновь опустилось сердце у Даши. – Что-нибудь не так?

– Так, все так... – Лихоносов озабоченно покусывал нижнюю губу.

– А что тогда стоишь?

– Да вот с перепуга забыл, как делается одна вещь... Да вот, забыл. Но это не страшно. Эйнштейн говорил: "Не важно, знаешь ты или не знаешь что-то. Важно знаешь ли ты, где об этом можно прочитать".

Сказав, он подмигнул Дарье Павловне, сунул руку под операционный стол и вытащил толстенный учебник по хирургии конечностей. Вытащил, положил ей на бедра, раскрыл и принялся листать.

– Слушай, хватит паясничать! – поморщилась Даша, когда Хирург, казалось, забыв обо всем, начал читать вслух, водя указательным пальцем по строкам. – Я эту сцену по телевизору недавно видела, то ли в исполнении Аткинсона, то ли Бенни Хилла.

Даша сказала это, не веря вполне, что Лихоносов шутит. Его неестественное поведение, эйфория, владевшая им, не оставляли сомнений, что он – маньяк, маньяк, дорвавшийся до очередной своей жертвы.

Но русский человек, что бык, – Даша со школы помнила эти слова Некрасова, – если в голову ему что втемяшится, то колом не выбьешь. Она решила идти до конца, идти невзирая ни на что. Идти, по мере возможности управляя владевшим ею маньяком.

Лихоносов смотрел на нее некоторое время, затем разочарованно скривил лицо, сунул книгу под стол и впился глазами в практически ампутированную ногу. Еще через минуту он работал, забыв обо всем. Он резал ткани, сверлил в костях отверстия, что-то прикручивал к ним, орудовал стамеской, точил напильником. Даша подавала ему инструменты, по глазам догадываясь, что ему нужно.

Через полтора часа после начала операции появилась боль. Сначала далекая, тупая, потом острая и близкая. Даша решила молчать – не хотела отвлекать его от работы.

Боль становилась все острее и острее. Даша старалась не смотреть на Лихоносова, боялась – увидит по зрачкам, что она вот-вот потеряет сознание. Увидит и прервет операцию.

Сознания она не потеряла. Когда боль достигла апогея, Даша представила, что она, эта боль, ни что иное, как большой... высокий... синий... тяжелый... несгораемый... шкаф, отчужденно... стоящий в углу комнаты. И боль стала большим высоким синим тяжелым несгораемым шкафом, призрачно стоявшим перед ее глазами в дальнем углу комнаты. Она не ушла, она просто отступила от нее на два метра.

Когда Хирург посмотрел на часы и затем, обеспокоено, в глаза оперируемой, Даша уже не ощущала боли.

– Ну, вот почти все, – сказал он. – Колготок теперь не наденешь недели три.

Даша смотрела на свою ногу. Она была прямая. И чуть длиннее другой. Из нее во все стороны торчали блестящие никелированные спицы, схваченные никелированными ободьями.

– Как же теперь я буду ходить?! – вскричала Даша.

– А ходить ты не будешь, месяц точно не будешь. Будешь здесь лежать, и я буду тебя кормить и обихаживать. Кстати, утка у тебя есть?

– Нет... Хотя, знаешь, я, кажется, на чердаке что-то на нее похожее видела.

– Замечательно! Я ее вычищу.

– А кто тебя кормить будет? Я как-то не сообразила, что все это надолго. Продуктов на неделю хватит, не больше...