Но Даша не могла так сразу принять свое лицо. Она недоверчиво посматривала то на Лихоносова, то на себя. Она чувствовала себя в колбе. В колбе своего нового лица. Однако это ощущение преследовало ее недолго. Вглядевшись еще раз в зеркало, она увидела, что половинки лица неуловимо отличаются. Сквозь правую просвечивала прежняя Даша. Именно она оживляла образ, придавая ему глубину и странное очарование...

– А если тебя приодеть, или наоборот, раздеть, то Афродита попросится в поломойки, – сказал Хирург елейно улыбаясь. – И у Зевса не будет оснований не удовлетворить ее... просьбу.

Несколько дней назад Даша сказала ему, что сегодня опасный день и потому не надо в нее кончать. На следующее утро он задумался: мужчины чутко относятся к желанию женщин "залететь" или не "залететь" от них, это ведь пробный камень уровня их отношения. Поразмыслив, Хирург решил, что Даша боится забеременеть не потому, что в ее дальнейших планах он не фигурирует в качестве одного из главных действующих лиц, а потому что заводить ребенка в кардинальный период жизни, по меньшей мере, глупо. Глупо заводить ребенка без средств к существованию, проживая в халупе, без паспорта – ведь прежний выдан на совсем другое лицо.

Да, Хирург влюбился в свою "Галатею", и потому каждое ее слово, каждый ее взгляд, каждое движение губ и глаз он пропускал через ожившее свое сердце.

А Даша была женщиной. Она была благодарна Хирургу безмерно, она отдавалась ему как богу, но в далекое будущее не заглядывала. В далекое совместное будущее.

Стоит ли думать, что будет через полгода, если кругом столько насущных проблем?

Стоит ли думать, что будет через год, через два?

Стоит ли думать и отравлять такие радостные дни мыслями, что Виктор Васильевич Лихоносов, как не крути, это не муж? Не отец, не добытчик и не защитник? Конечно, все может изменится, он может стать другим, да и она ведь еще не знает, сможет ли уйти от него к другому.

И потому Даша вела двойственную жизнь: всем своим новым существом она жила в будущем, блистающем огнями рамп, тянущемся в неведомое мостками подиумов, мчащемся в красных спортивных машинах с открытым верхом. А с Хирургом она жила сегодняшним, нет, вчерашним, по сути дела вчерашним днем.

Жила и не задумывалась, ведь эту ее двойственную жизнь придумал он сам. Он сам говорил, что многие несчастья нашего общества происходят из-за того, что большая часть семей по тем или иным причинам живет не в ту сторону.

"Семьи создаются, – изрекал он, лепя пельмени из свинины Козлова, – чтобы физиологически выжить перед лицом жизненных напастей, чтобы женщина могла родить ребенка, чтобы было кому защищать малых и кормить состарившихся. А в идеале семья нужна лишь для воспитания ребенка. И воспитания не в качестве лишней пары рук, не в качестве кормильца престарелых родителей, а в качестве полноценного и самостоятельного человека, главная цель которого не заработать деньги, не сделать карьеру, а реализоваться. И это великая цель, ибо вокруг реализовавшихся людей меньше горя и ненависти".

А кто не хочет, чтобы вокруг было меньше горя и ненависти? И Даша хотела. Слушая Лихоносова, она чувствовала себя его дочерью, дочерью, которую воспитывают, чтобы она могла пойти по миру своею собственной дорогой.

Со временем свыкшись со своим лицом, Даша стала Афродитой. Даже красивее, потому что красота ее была человечной, а глаза и ум помнили горе. Лихоносов не сводил с нее глаз. И не спешил освободить ногу он железок. Даша, глядя в его несмелые глаза, понимала, что эти железки для него есть суть оковы с ядром, сняв которые, он потеряет власть над своей Галатеей.

– Ладно, сниму их седьмого ноября, – пообещал он в середине октября после того, как женщина, якобы в пылу любви, больно ударила его своей конструкцией.

– Ты случайно не коммунист? – радостно засмеялась Даша. – Обещал же к Новому году?

– К Новому году я обещал тебе всенародное признание, – ответил Хирург, потершись щекой о ее плечо.

И она стала ждать пролетарского праздника, как Пасхи. В конце октября неожиданно пришел с фотоаппаратом молоденький и симпатичный лейтенант милиции.

– Я от Владимира Константиновича, – сказал он, восторженно поглядывая на Дашу.

– А кто такой Владимир Константинович? – заиграла глазами преемница Афродиты.

– Это подполковник Козлов. Бывший подполковник. Увольняясь, он попросил меня сделать вам новый паспорт. Есть у вас чистая простыня?

– Есть, конечно, – ответила Даша, уразумев, почему в вопросе лейтенанта прозвучало ожидание отрицания. "Будь ты со мной, простыни пришлось бы менять каждый день".

Хирург также прочитал эту мысль и, не желая появления ее апологетов, обратил внимание симпатичного лейтенанта на себя:

– Нет ли у вас каких-либо сведений о Владимире Константиновиче? Мы часто его вспоминаем, очень тепло вспоминаем.

– Почему нет? – усмехнулся лейтенант. – Есть, мы навели справки по своим каналам.

– Ну и где же он, чем занимается?

– Он поехал в Воронеж, на родину. И там организовал общественный клуб под названием "Матрица".

– Фанклуб?

– Нет, я бы не сказал. Они все считают, что живут в выдуманном кем-то и для кого-то мире. И что все они, и вообще все люди...

Лейтенант замолчал, подыскивая слово, и Лихоносов подсказал:

– Виртуальны?

– Да. Примерно. И они ищут способ вернуться в настоящий мир, пусть даже он разрушен ядерной войной. Накупили компьютеров, наделали хитроумных приборов, завели парапсихологов и прочих околонаучных жуликов...

– И у них, конечно, проблемы?

– Да. ФСБ, естественно, ими интересуется...

– ФСБ? – удивилась Даша, и лейтенант опять стал на нее смотреть как на природное чудо.

– Да, ФСБ. Эта "Матрица" стала интересоваться, кому нужен этот, по их мнению, фальшивый мир, и очень далеко пошла.

– Похоже, психушка им светит... – Лихоносов старался не смотреть на Дашу, упивавшуюся властью над гостем.

– Может быть. Однако в последнее время они замкнулись, перестали интересоваться внешним миром. А многие, в том числе и Владимир Константинович, вообще исчезли. Наверное, нашли вход в свою чепуху.

– Откуда у вас эти сведения?

– К нам приезжали, интересовались его биографией. После того, как в Тихом океане, у Маршалловых островов, нашли бутылку, а в ней записку с его подписью.

– Вы знаете ее содержание?

– Знаю... – странно посмотрел лейтенант. – "Витек, я нашел" с восклицательным знаком. Неделю назад американцы передали ее копию в наше посольство.

Сказав, лейтенант, вновь стал смотреть на Дашу. Лихоносов, переварив услышанное, насколько это было возможно, покашлял. "Пора, мол, и фотографией заняться".

– С каким восклицательным знаком? – продолжила Даша разговор. Она хотела, чтобы другой мужчина побыл с ними подольше.

– С тем самым, который ставят в конце предложений для выражения эмоциональности высказывания, – проговорил Лихоносов въедливым голосом.

Лейтенант посмотрел на Хирурга недовольно. "Я мог вас в дело вложить, но не сделал этого. Но это никогда не поздно, имейте в виду, господин счастливчик".

Последнюю мысль он подумал, вновь глядя на Дашу. С тем же выражением глаз. И та, смешавшись, пошла за простыней.

Сфотографировав Дашу на фоне пододеяльника (чистой простыни не нашлось), лейтенант удалился. На следующее утро он пришел с цветами и паспортом. Лихоносов после этого весь день ходил, как в воду опущенный.

– Что с тобой? – спросила она за ужином. – О Козлове думаешь?

– И о нем тоже. Не рвануть ли нам с тобой в Воронеж? Я давно мечтал на Маршалловых островах побывать.

– А что это об островах задумался?

– Этот милиционер меня смутил. Нет, не цветами. А тем, что он в любой момент может изменить нашу жизнь...