— Сеньор, вы ведь работаете здесь? — спросил я как можно вежливее.

Сеньор наклонил голову в знак согласия и изобразил на лице внимание, как будто готовясь рассказать интересующемуся мирянину о тайнах ордена — в допустимых пределах, разумеется. Мысленно я назвал его "брат Франциск".

— Скажите, сеньор… у вас в зоопарке… — не знаю, почему, но я не мог продолжить, как будто стоял на десятиметровой вышке и надо было сделать последний шаг вперед.

— Да? — подбодрил меня брат Франциск, отечески улыбнувшись. Я решился.

— У вас есть карпинчо? — и знакомый озноб ожидания сдавил мне горло.

Брат Франциск страшно побледнел. Он переложил портфель в другую руку, потом уцепился за ручку обеими руками, открыл рот — и снова закрыл. Какое-то мгновение мне казалось, что он хочет ударить меня, но это прошло, он обмяк, как будто из него вынули пружину. Губы его задрожали, он отвел глаза и тихо, виновато ответил:

— Да. Есть один.

— Uno? — переспросил я, чувствуя холодок где-то около желудка.

— Uno… Solo… — еще тише отвечал брат Франциск, не смея глянуть на меня. Слезы набухли у него на глазах, и мне было страшно неловко продолжать, но я задал последний вопрос:

— А где же он?

Франциск порывисто вздохнул, как будто он уже сделал самое главное признание, и отвечал, торопливо, пока решимость не оставила его:

— Он был совсем один… и…

— Да, сеньор?

— Он… он убежал! — воскликнул Франциск с отчаянием. — И теперь он бегает по всему зоопарку, его видят — иногда там, иногда тут. Ну как я могу вам сказать, где он?

Я просто не знал, что ответить, а перед глазами у меня был карпинчо — как он бредет по пустым темным дорожкам, принюхивается к запахам ночи, беспокойно оглядывается на шум. Иногда он подходит к клеткам со знакомыми зверями, но они, скорее всего, спят, и он, постояв, уходит. А днем прячется в густых зарослях травы и только иногда решается перебежать в другое место, а сердце колотится от страха…

Наверное, Франциск понял, что у меня на душе, потому что он продолжил:

— С ним всё в порядке, сеньор, просто его очень трудно увидеть. Вы понимаете?

— Да, понимаю, — сказал я, и как-то неожиданно мы улыбнулись друг другу, не совсем еще уверенно. Я протянул руку, Франциск опять поспешно переложил портфель и ответил на мое пожатие. Я попрощался, развернулся и направился к выходу.

Может быть, подумалось мне, всё не так? И ночью карпинчо играет с кошками, а если ходит от клетки к клетке, то разговаривает со своими друзьями — ламами, фламинго, муравьедами, черепахами, даже с лисом? И они вспоминают сельву, и всякие удивительные истории, а карпинчо рассказывает им про Буэнос-Айрес, который шумит за оградой? А днем он валяется на солнышке в укромных местах, куда служителям не добраться, или плавает в дальнем конце пруда, выставив один только черный кожаный нос?..

Быстрая темная тень промелькнула передо мной. Я очнулся и встряхнул головой. В густых кустах слева от дорожки послышался удаляющийся треск и хруст, и вскоре совсем затих.

Вечером, сложив вещи к утреннему самолету, я вышел в последний раз пройтись по городу. Вскоре я дошел до Авениды 9-го июля, но решил не пересекать ее. В темноте она была похожа на большую реку, с красными огоньками справа и желтыми слева. Голоса невидимых прохожих звучали негромко, неспешно цокали каблучки, и было тепло вернувшейся южной теплотой.

Там, где Авенида уходила вверх, на мост, у опор примостилось небольшое кафе. В освещенном пятне стояло несколько столиков, я присел за свободный и попросил кофе. Девушка ушла куда-то внутрь, а я достал блокнот и начал письмо в Москву, моей первой любви. Мне вдруг захотелось рассказать ей про тепло-желтые дома с башенками и балконами и про карпинчо.

Минут через пятнадцать официантка принесла мне кофе и долго извинялась.

— Там столько народу, внутри, я про вас забыла, — призналась она.

— Ничего страшного, я зато пока написал целую страницу, — похвастался я.

— А что вы пишете? — ей, видимо, хотелось хоть на минутку остановиться, передохнуть и поболтать.

— О, это замечательная история, — вдохновенно принялся врать я. — Это рассказ о трагической любви, и герой приезжает в Буэнос-Айрес, чтобы найти утешение. И знаете что… можно мне попросить вас о чем-то?

— О чем? — она немножко насторожилась.

— Мне нужно для рассказа красивое аргентинское имя. Так вот… как вас зовут?

Девушка неожиданно покраснела, это было видно даже в свете фонаря.

— Мне неудобно…

— Ну пожалуйста, — попросил я.

Она смущенно отвечала:

— Меня зовут Хулиетта.

— Спасибо, — отвечал я, несколько ошеломленный, лихорадочно думая, как же вставить такое романтическое имя в рассказ на русском языке. — Это как Ромео и Хулиетта?

— Вы тоже знаете эту историю? — просияла девушка.

— Её написал мой прадедушка, — ответил я, но в этот момент в раскрытой двери кафе появился хозяин, и Хулиетта, пожелав мне доброй ночи, убежала.

Вот, наверное, и вся история. На следующий вечер, еще ошалевший после перелета, я нашел-таки на чердаке книгу про Тимотео и Беллармино, и несколько раз, не веря своим глазам, перечитывал название главы: "Хитрый киркинчо", и сноску "Киркинчо — южноамериканский броненосец".

Я бы совсем расстроился, если бы в тот же вечер не нашел в интернете сказку "El paso del Yabebiri", и не узнал, что раненому охотнику, в последний момент, когда два ягуара уже переправились на остров, притащил винчестер и две коробки патронов, выбиваясь из последних сил и чуть не захлебнувшись по дороге, не кто иной, как карпинчито, с которым любили играть его дети.