На Шестьдесят третьей улице движение одностороннее, и между Лексингтон и Парк-авеню я нашел то, что искал: припаркованный во втором ряду грузовичок. Поравнявшись с ним, я заглушил двигатель, открыл дверцу и вылез из машины, оставив ключи в замке зажигания, но прихватив с собой «дипломат». Поднял капот, покачал головой, повернулся, ретировался на тротуар, оставив «плимут» на попечение сотрудников «Ависа» или дорожной полиции Нью-Йорка, и зашагал в сторону Парк-авеню. Когда я поворачивал за угол, обезумевшие водители, застопоренные моим «плимутом», изо всех сил жали на клаксоны. Услышал я и возмущенные крики. Оглянувшись, увидел, что синие блейзеры уже вылезли из такси, но все еще препираются с шофером.

На перекрестке Парк-авеню и Шестьдесят второй улицы мне улыбнулась удача: к тротуару подъехало такси, чтобы высадить пассажира. Водитель соблаговолил отвезти меня в «Билмор». По пути я не раз оглядывался, но погони не обнаружил. Правда, машин по-прежнему хватало с лихвой, так что блейзеры могли следовать за мной на некотором расстоянии. Из машины я вышел на Сорок третьей улице, у парадного входа в «Билмор». Минут пятнадцать поболтался в роскошном вестибюле, слежки не заметил и покинул отель через дверь, выходящую на Сорок четвертую улицу. Погулял по ней еще с четверть часа, после чего поймал такси и назвал водителю номер дома на Эй-авеню.

Не доезжая трех кварталов, я попросил водителя остановиться. Он затормозил у бара. Я заплатил ему и вошел в зал. У стойки толпился народ, а часы над бутылками показывали шесть сорок пять. Я заказал виски с содовой и постоял у стойки, наблюдая за дверью.

В баре я пробыл десять минут, вышел на улицу и направился к Эй-авеню. А на углу Девятой улицы и Первой авеню смуглолицый дубинкой ударил меня по правой руке.

Напрасно я думал, что избавился от слежки. Выронив «дипломат», я попятился назад. Попытался помассировать правую руку, но от этого она заболела еще сильнее. А на меня уже бросился блондин, низко пригнувшись, отведя левую руку для удара. Ждать последнего я не стал, но пнул его в левое колено, отчего блондин заверещал от боли и потянулся к нему рукой. Тут уж я от души двинул ему левой по правому уху. Он плюхнулся на асфальт, заверещал еще громче, обхватив обеими руками левую коленку. Я повернулся к смуглолицему, вновь занесшему дубинку. Удар я блокировал левым предплечьем, а правой врезал по широкой груди смуглолицего. Он отшатнулся, и я двинулся на него, стараясь не замечать боли в руках.

Из продуктового магазина вышел мужчина средних лет, в расстегнутой черной жилетке поверх белой рубашки, без галстука.

— Что тут происходит? — спросил он как раз в тот момент, когда мой левый кулак погрузился в живот смуглолицего.

Смуглолицый согнулся пополам.

— Давайте это прекратим, — продолжил мужчина из продуктового магазина.

Одновременно с этой репликой я двинул по физиономии смуглолицему ногой.

Он распрямился, чтобы я и мужчина из продуктового магазина смогли увидеть результаты моих трудов. Крючковатый нос расплющился, сквозь кровь белела кость.

Вокруг уже собралась толпа, и толстяк в синем костюме интересовался у мужчины в жилетке и белой рубашке, что тут, собственно, происходит. Мужчина в жилетке указал на меня.

— Вот этот большой парень бьет двух маленьких.

Оба «маленьких» ростом были за шесть футов.

— Полицию не вызвали? — спросил толстяк.

— Еще не успели.

Смуглолицый со сломанным носом тем временем опустился на асфальт неподалеку от своего напарника с разбитой коленкой. Хорошо бы ему, подумал я, остаться хромым до конца жизни. Я подобрал «дипломат» и продолжил путь. Смуглолицый меня не замечал. Он ничего не видел, ничего не чувствовал, кроме боли в носу. Блондин перестал верещать и уставился на меня. Я хотел задать ему несколько вопросов, но мне пришлось подождать, пока он обзовет меня всеми нехорошими словами, какие только хранились в его памяти. А когда он, наконец, иссяк, я заметил приближающегося к нам патрульного на мотоцикле. Повернул и уже двинулся к Эй-авеню, но толстяк в синем костюме заступил мне дорогу.

— Вам что-то нужно, приятель? — дружелюбно спросил я.

— Эти два парня сильно избиты. Не можете же вы...

Я поднял руку и толкнул его в грудь. Он не двинулся с места, лишь глаза превратились в щелочки.

— Этих двух парней разыскивает полиция шести штатов[9]. Если подсуетитесь, то сможете заломить им руки за спину и потребовать у полиции вознаграждение.

— Вознаграждение большое?

— Шесть тысяч в Питсбурге и семьдесят пять сотен в Алтуне[10]. Ограбление банков.

Толстяк посмотрел на меня, потом через мое плечо. Вновь глянул на меня, словно хотел понять по моему лицу, говорю ли я правду или дурю ему голову. Похоже, он мне поверил, потому что отступил в сторону, давая мне пройти. Не прошло и нескольких секунд, как сзади раздался крик. Я оглянулся. Толстяк стоял над смуглолицым, обхватив его шею рукой. Одновременно он пытался врезать блондину ногой по голове. Толпа, молча наблюдавшая за происходящим, раздалась, давая пройти патрульному, и я скрылся за углом, не дожидаясь развязки.

Адрес, который дал мне Падильо, привел меня к мрачного вида семиэтажному жилому дому, расположенному напротив засыпанного пылью парка. Владелец дома, похоже, не уделял ему должного внимания, ограничиваясь разве что сбором квартирной платы. На первом этаже располагались кондитерская, чистка одежды, бакалейная лавка и винный магазин. Ни одно из этих заведений не выглядело процветающим, а винный магазин, судя по всему, просто находился на грани банкротства. Во всяком случае, в глазах его владельца, стоящего у порога, читалась полная безнадега.

Я огляделся, прежде чем нырнуть в подъезд. Ни у кого из прохожих особого интереса я не вызывал.

Ни у женщины-негритянки, что катила коляску, набитую старыми газетами. Ни у старика в сером костюме, тяжело опирающегося на трость. Владелец винного магазина удостоил меня лишь одним взглядом, но сразу понял, что если я и буду покупать спиртное, то не у него, а в более респектабельном месте.

В лифт могли втиснуться двое, но только выдохнув из себя весь воздух. Я захлопнул дверцу, нажал нужную кнопку, и кабина с натужным скрипом поползла вверх. До седьмого этажа я добрался не скоро.

Квартира 7-С оказалась в конце коридора, и путь к ней перегораживала мощная деревянная дверь, усиленная кованой решеткой, неизменным атрибутом многих нью-йоркских квартир. Я постучал и посмотрел на часы. Пять минут восьмого. Второй раз я постучать не успел, так как за дверью сдвинули засов и загремели замками. Дверь приоткрылась на три дюйма, более не позволяла цепочка, и в щель выглянул Падильо.

— Сантехник приехать не смог, — объяснил я свое появление.

— О Господи, — Падильо захлопнул дверь, чтобы снять цепочку, вновь открыл ее, и я вошел в гостиную, владелец которой обожал клен. Вся мебель, частью новая, но в основном сработанная в прошлом веке, была из клена и выглядела так, словно дерево каждый день натирали воском, по необходимости и без оной. Кроме клена, владелец квартиры любил и мебельный ситец, который пошел не только на обтяжку стульев и софы, но и на занавеси. Гостиная больше напоминала музей, чем жилую комнату.

— Пломондон отказался?

— Сказал, что нынче он не так уж и хорош. По крайней мере, не чета Гитнеру. Но выразил надежду, что тебе он будет по зубам.

— А чего ты так тяжело дышишь? Поднимался по лестнице?

— Пистолет ты можешь убрать, — заметил я.

Падильо глянул на свою правую руку, сжимающую пистолет иностранного производства, незнакомой мне марки. Затем сунул его за пояс, чуть левее пупка. Мне казалось, что это неудобное место для ношения оружия, но ему так нравилось, причем в критических ситуациях пистолет оказывался у него в руке за четыре десятых секунды, нередко спасая ему жизнь.