Вечером кофейня наша опустела. Лишь пятеро или шестеро эмигрантов прихлебывали кофе. Я присоединился к ним. Все были не в настроении. Разговоры, начавшись, тут же сами собой увядали.

Позже возник князь. Пододвинул стул к моему столу и без приглашения сел. Заказал вина.

- Выпьем за Россию? - неожиданно предложил он. - Что-то сегодня народу мало. А где Ботев? - с напускным безразличием поинтересовался князь.

- Уехал, - спокойно ответил я.

- А Флореску?

- Тоже уехал.

- Далеко? - заволновался князь.

- В Галац.

- Вы не ошибаетесь?

- При мне нанимали пролетку.

Князь задумчиво уставился в середину стола, встал.

- Пойду, - сказал он. - Что-то ночью мне плохо спалось.

- Весна, всем не спится, - посочувствовал я.

Меликов помедлил ради приличия и удалился. Так и не довелось нам с ним выпить за Россию. В тот вечер, слава Богу, он исчез для меня навсегда.

Несколько дней до меня не доходили никакие новости. Я коротал время за чтением. От книг меня оторвал Ангел.

- К деду?

Он кивнул, и я поспешил в типографию.

Паничков покусывал усы.

- Посадили нашего Христо, арестовали в Галаце.

- Так он действительно уехал в Галац? - удивился я.

- А зачем ему врать? - пристыдил меня Паничков. - Христо вранья не терпит.

- Что же делать? - разволновался я. - Ехать в Бухарест, искать хорошего адвоката?

- Христо сам себе адвокат, - возразил Паничков. - Все образуется.

Паничков прищурился. Он, показалось мне, хитрил, но я так и не разобрался, знает ли он больше того, что говорит.

Вскоре он сообщил, что Ботев переведен в Фокшаны, в более надежную тюрьму. И опять посоветовал ждать дальнейших вестей.

И вести не замедлили прийти. Хотя и не оттуда, откуда я их ожидал. Меня вызвали в полицию.

Разговаривал со мной полицейский чиновник, смазливый мужчина, больше похожий на актера, чем на полицейского.

- Павел Петрович, я - следователь Бибулеску. Позвольте поинтересоваться, вы давно живете в Румынии?

- Около года.

- Извините, и что вас здесь у нас держит?

- Мне нравится Румыния.

- Простите, а что вас привело в Браилу?

- Желание ближе познакомиться с бытом и культурой вашей страны.

Он задал еще несколько вопросов и, наконец, тот, который его интересовал, надо полагать, больше других:

- Вы встречались здесь с господином Флореску?

- О да!

- И давно с ним знакомы?

- Несколько месяцев.

- А где познакомились?

- В Бухаресте.

- Что его привело в Браилу?

- Не имею понятия.

- А чем он здесь занимался?

- Ни малейшего представления.

- Но вы же знакомы с господином Флореску?

- Как с завсегдатаем кофейни, в которой мы оба бывали по вечерам.

Мой собеседник посмотрел на меня с укоризной:

- У нас к вам просьба. Не проедете ли вы со мной в Фокшаны? Господин Флореску содержится в фокшанской тюрьме. Это опасный преступник. Русское правительство требует его выдачи, и мы хотим возможно точнее установить его личность.

Я подумал, что раздражать румынскую полицию не стоит, и согласился на поездку в Фокшаны.

Всю дорогу я мучительно думал о предстоящем свидании: надо или не надо узнавать Нечаева и не поврежу ли я чем-нибудь Ботеву, ведь их часто видели вместе. Признать Флореску - подтвердить догадки полиции. Не признать рискованно, найдутся люди, которые уличат меня. Я терялся, не зная, как мне поступить. Узнать - Нечаева разыскивает царская охранка, его отправят в Россию, где его ждут каторга или смертная казнь. Но... ведь я уже сказал, что знаю Флореску. Скажу, что это не тот Флореску, которого я знаю, когда приведут Нечаева. А если Нечаев признался, что знаком со мной? И все же я склонялся к мысли, что лучше Флореску мне не узнавать.

Фокшаны понравились мне меньше Браилы - совсем захолустный городок. Но фокшанская тюрьма, массивное двухэтажное здание, где содержались преступники со всей Восточной Румынии, украсила бы и более цивилизованный город.

В тюрьму нас пропустили без труда, проводили в канцелярию. Бибулеску оставил меня на попечение начальника тюрьмы и на некоторое время исчез. Пока он отсутствовал, начальник тюрьмы занимал меня разговорами о собаках, он оказался любителем комнатных собачек.

Бибулеску появился с извинениями.

- Я надеюсь на вас, - сказал он. - Сейчас принесут.

Принесут? Если он избит или ранен, почему бы меня не отвести к нему?

Унылый надзиратель внес в комнату и поставил передо мной обитый серебристой жестью сундучок с металлической ручкой на крышке.

- Узнаете?

- Нет, - обескураженно ответил я.

Бибулеску пытливо взглянул на меня.

- Знаете, что в нем находится?

- Откуда? - пожал я плечами.

Я и в самом деле не знал, что находится в сундучке.

Бибулеску откинул крышку. В сундучке лежали слесарные инструменты: отвертки, стамески, плоскогубцы.

- Орудия для взлома, вот что это такое, - сказал Бибулеску, глядя мне в лицо, вздохнул и приказал надзирателю: - Привести!

Его ввели два надзирателя...

Ну какой же это Флореску?! Это же Меледин. Из русских революционеров, обретавшихся в Браиле, он, пожалуй, был мне симпатичнее других. Интеллигентный человек, подобно мне, находившийся под обаянием Ботева.

Ботев меня с ним и познакомил:

- Николай Филиппович Меледин. Революционер, социалист, милый человек, вы понравитесь друг другу.

И вот такая неожиданная встреча. Почему его приняли за Флореску? Меледина я сразу решил не узнавать. Тем более что его задержали с орудиями для взлома.

- Вы знакомы? - обратился ко мне Бибулеску.

"Нет" уже чуть было не сорвалось у меня с языка. Однако успел заметить, что Меледин вдруг усиленно заморгал. Веки его опускались, поднимались и опять опускались, явно что-то сигнализируя мне. Меледина, надо понимать, почему-то принимали за Флореску, но он просил меня отвечать "да".

- Да, - сказал я. - Мы знакомы с господином Флореску.

- Вы уверены, что это господин Флореску? - спросил Бибулеску.

- Мы выпили с ним не одну чашку кофе, - объяснил я. - Это тот самый господин Флореску, с которым я знаком почти год.

Бибулеску задумчиво посмотрел на меня, потом повернулся к Меледину и неожиданно завопил:

- Для чего вам понадобились эти инструменты?

- Я же говорил уже, хочу открыть в Галаце слесарную мастерскую, спокойно отвечал Меледин. - Нужно же мне как-то зарабатывать на жизнь.

- Какую еще мастерскую, голодранец!

- Слесарную, господин хороший...

Бибулеску, совершенно выведенный из себя, пнул сундучок носком ботинка и заорал надзирателям:

- Увести!!!

Меледина увели, а сундучок так и остался посреди комнаты.

- Подпишите протокол опознания и можете отправляться на все четыре стороны, - сказал Бибулеску. - Я задержал Флореску, и вы подтверждаете, что это Флореску, - теперь следователь чувствовал себя обескураженным, - но это не тот Флореску, который нужен русской полиции!

Нечаев появлялся и исчезал на моих глазах с ловкостью иллюзиониста. Я порадовался за него, хотя лично мне он был несимпатичен.

По возвращении в Браилу я отправился в типографию.

Паничков испытующе глянул на меня:

- Далеко вас возили?

- В Фокшаны, в тюрьму.

- На очную ставку?

- Полиция хотела, чтобы я опознал Флореску.

В голосе Паничкова прозвучала тревога:

- И вы... опознали?

- Опознал. - я не удержался и спросил: - Но ведь это же не Флореску?

- Вы же сами сказали, что опознали Флореску.

- А настоящий, ну, тот, другой Флореску?

- Не понимаю... Но это не важно. Пока же мне поручено передать, что вы можете возвращаться в Бухарест.

...И я вновь очутился у Добревых. Йорданка и Величка встретили меня как родного. Все в моей комнате находилось на месте. Верхняя одежда - на вешалке, белье постирано и выглажено, книги аккуратно сложены, обувь начищена и поставлена у стены.