- Познакомься, - сказал Ботев гостю и перевел глаза на меня. - Москвич, друг Аксакова, приехал сюда по зову своего славянского сердца.

Я смутился, я не был другом Аксакова, и вообще это звучало слишком торжественно.

Незнакомец приподнялся и протянул мне руку.

- Васил, - коротко назвался он.

- Васил Левский, - пояснил Ботев. - Он только что оттуда.

Мне не надо было объяснять - откуда. Левского не забывали в Бухаресте, болгарские эмигранты отзывались о нем с неподдельным уважением, хотя имя его всегда произносилось осторожно и вполголоса. Я слышал, что Левский в течение двух последних лет готовит народное восстание, что действует он в самой Болгарии, что он неуловим и вездесущ и что с каждым днем все чаще и чаще одно его имя становится призывом к действию. Для болгар Левский был не просто человеком, а человеком-знаменем, таким же, каким был для итальянцев Гарибальди. Я с нескрываемым интересом принялся рассматривать нового знакомого.

Среднего роста, стройный, он напоминал тонкий стебель камыша. Русоголовый и белокожий, с лицом, украшенным рыжеватыми усами, он проигрывал рядом с высоким и сильным Ботевым.

Левский тоже рассматривал меня. И чем дольше он смотрел на меня своими синими глазами, тем в большее замешательство я приходил.

Ботев с первого взгляда отыскивал в каждом человеке что-то хорошее. По-моему, он даже был склонен преувеличивать положительные людские качества. Ботев, да позволено мне будет так выразиться, романтизировал людей. А сидящий сейчас напротив меня Левский смотрел пытливо и спокойно. Это был взгляд реалиста, отлично все замечающего и трезво взвешивающего особенности привлекшего его внимание человека.

Неожиданно Левский усмехнулся:

- Так куда же вас влечет ваше сердце?

В его вопросе мне послышалась ирония. Похоже было, что он не любит красивых слов и не привык судить людей по одним словам.

Я смешался еще сильнее.

- Павел Петрович помогает нам в меру своих возможностей, - ответил вместо меня Ботев. - У него есть небольшие средства, и он даже субсидирует нас...

Левский еще раз внимательно на меня поглядел.

- Что ж, того, кто дает деньги и вооружает болгарский народ, можно считать болгарским патриотом, - задумчиво произнес он. - Иногда это даже важнее, чем самому стрелять по врагу.

Любен снова потянулся к бутыли с вином, но Левский предупредительно поднял руку.

- Погоди, сперва поговорим, потом мне надо отоспаться.

Только тут я обратил внимание, какой у Левского изможденный вид: щеки ввалились, бледное лицо отсвечивает нездоровой небесной голубизной.

Серьезный человек только что приехал, не успел даже отдохнуть с дороги, а его на тебе, знакомят с кем-то, не представляющим для него никакого интереса. Хотя в том не было моей вины, меня привел Ботев, должно быть, очень уж ему не терпелось показать мне Левского.

Тут мне на помощь пришла Наташа. Мягкая и добрая, она во многих случаях проявляла и находчивость, и такт, а в случае необходимости и волю.

- Павел Петрович, кстати, - сказала она, - только вчера доставили с оказией свежие газеты из Женевы. Я сразу подумала о вас. Поможете мне разобраться?

Она увела меня в кабинет Любена, и я занялся там не столько разбором почты, сколько чтением новостей.

Вскоре Наташа оставила меня, у нее всегда было множество дел.

Отвлек меня от чтения Ботев.

- Павел Петрович, пойдем?

- А проститься?

- Васила уложили спать, он глаз еще не сомкнул за последние двое суток.

Я думал, мы заглянем в "Трансильванию", там всегда хорошо разговаривалось за чашкой кофе, но Ботев повел меня к себе.

- Запомните этого человека, - сказал мне Ботев. - Васил один стоит всего нашего Революционного комитета. Такие выдающиеся личности не часто появляются на исторической сцене.

Ботев не был щедр на похвалы, но превосходство Левского над всеми он признавал безоговорочно.

Как выяснилось, они познакомились в 1868 году и сразу друг другу пришлись по душе, дружба вспыхнула и никогда уже не затухала.

- Если бы вы могли представить себе объем деятельности и степень опасности, какой подвергается Левский, - говорил Ботев. - Он без преувеличения обошел всю Болгарию, нелегально появляясь в городах и селах то под видом странствующего торговца, то скупщика скота, то угольщика или батрака. Это он заложил основы Внутренней революционной организации и вплотную занялся подготовкой восстания. Он - уникальный организатор. По стране им создано свыше пятисот комитетов с разветвленной сетью связных. Это настоящая организация, а не просто болтовня, какой мы все здесь занимаемся. В Бухарест Левский прибыл с целью объединить усилия Внутренней революционной организации и известного вам Болгарского революционного центрального комитета, руководимого Каравеловым.

...На несколько дней я перестал быть гостем Каравеловых. В их квартире проводились заседания Революционного комитета.

Ботев, не входивший в состав комитета, не принимал непосредственного участия в заседаниях, но был в курсе всего там происходившего. Именно от Ботева и я знал, что Левский занял там резкую позицию, осуждая всех, кто привык ждать и откладывать. После долгих споров Болгарский революционный центральный комитет и Внутренняя революционная организация, созданная Левским, объединились. Была утверждена программа, председателем был избран Каравелов, а Левский получил неограниченные полномочия представлять центральный комитет во всех комитетах Болгарии.

В те дни обычно каждый вечер я шел к резиденции митрополита Панарета, заходил к Ботеву в комнату и дожидался его возвращения.

В один из таких вечеров я долго ждал и уже собрался было уходить домой, когда в комнату вошли возбужденные Ботев и Левский. Впрочем, кипел и то и дело повышал голос Ботев, Левский был само спокойствие.

- Признайся, тебе его просто навязали? - кипятился Ботев.

- А что мне оставалось делать? - хладнокровно возражал Левский. - Их заворожили его дела.

- Как же! - насмешливо отозвался Ботев. - Годится в герои романа. Сражался в легионе Раковского, служил волонтером у Гарибальди, участвовал в восстании на Крите. Куда как замечательно! Только я что-то не встречал свидетелей его подвигов.

- Ты не прав, - рассудительно возражал Левский. - Обштий - отчаянный человек, в смелости ему не откажешь. Меня беспокоит его самоуверенность. И потом - он совсем не умеет слушаться.

Как я понял, речь шла о только что назначенном помощнике Левскому. Оба, и Ботев, и Левский, сомневались в деловых качествах нового помощника и не слишком были рады этому назначению.

Только тут они заметили меня.

- Заждались? - сочувственно спросил меня Ботев.

- Нет, отчего же, - ответил я. - Я и читал, и мечтал...

- Что ж, буду рад, если ты не обманешься в Обштем и он не испакостит все дело, - закончил разговор Ботев и вдруг спохватился: - Однако соловья баснями не кормят, схожу на митрополичью кухню, может, добуду чего-нибудь, если не спят.

Вернулся он со скудной добычей: куском брынзы, ломтем хлеба и несколькими стручками перца.

- Больше ничего, - виновато сказал Ботев. - Даже неудобно потчевать.

Левский улыбнулся белозубой улыбкой, потянулся за алым стручком. Мгновение любовался перцем:

- Помнишь? Нам бы такой ужин на мельнице...

И с хрустом надкусил стручок.

Он так аппетитно ел, что мне самому захотелось и брынзы, и перца, и хлеба, хотя я и поужинал дома.

Разговор как-то сам собой вернулся к Обштему.

- Нет, Ангела он мне не заменит, - вздохнул Левский.

- А кто этот Ангел, и зачем его заменять? - тихо спросил я Ботева.

- Потому что он сделал уже все, что мог, - так же тихо ответил Ботев и повернулся к Левскому, указывая на меня глазами. - Он ведь ничего не знает об Ангеле.

Левский ничего не сказал и этим как бы позволил Ботеву поведать мне об Ангеле.

Ангел Кынчев был, оказывается, ближайшим помощником и преданным другом Левского все время, что тот нелегально пребывал в Болгарии. Выполнял множество поручений и счастливо ускользал от полиции. Однако, как часто бывает, ему не повезло. Его выследили, и Ангелу ничего другого не оставалось, как бежать в Румынию. В Рущуке он добрался до пристани, купил билет, очутился на пароходе. Еще полчаса - и он плыл бы посреди Дуная. Но то ли кто указал, то ли жандармы сами случайно решили обыскать пароход, но преступник - с их точки зрения, злейший преступник - оказался, как говорится, в их руках. Вернее, обнаруженный, Кынчев понял безвыходность своего положения, но сдаться живым в руки врагов не захотел и застрелился на глазах уже торжествующих жандармов.