Все, что я могу сказать, это:
— Вау, — сажусь на кровать, матрас слишком мягкий.
Лаклан кивает, потирая рукой челюсть. Слышу звук трения его щетины.
— Да. «Вау» - очень подходящее слово. Он просто взял и за считанные секунды унизил все то, что я люблю.
— Прости, — говорю я ему, сжимая руки.
— Нет, — решительно отвечает он, наклоняясь и кладя руки мне на плечи, и его зеленые измученные глаза ищут мои. — Это ты прости. Он не имел права так разговаривать с тобой.
Я провожу пальцами по его скуле, щеке и к губам.
— Лаклан, пожалуйста. Это не имеет никакого отношения к тебе. Я тертый калач. И вполне могу с этим справиться. Он просто типичный дедушка. Может быть, немного больший расист, чем большинство, но в остальном просто сварливый старик, — закрываю глаза, нежно и сладко целуя его. — Правда. Не беспокойся обо мне.
Но я знаю, что он беспокоится. Ничего не может с собой поделать.
Какое-то время мы остаемся в комнате, медленно развешивая одежду и складывая подарки под кровать. Он говорит мне, что это была комната его дяди (отца Линдена и Брэма). Старая комната его отца, где остановится Бригс, находится рядом, а в старой комнате его тети будут жить Джессика и Дональд. Точно знаю, что мы просто пытаемся убить время, прежде чем вернуться вниз, но мы не можем прятаться вечно.
Когда мы, наконец-то, спускаемся вниз, дедушки нигде не видно, а Джессика крутится вокруг, убирая посуду.
— Где все? — спрашивает Лаклан, когда мы заходим на кухню, и, слыша вопрос, она практически подпрыгивает.
— Они отправились на прогулку, — говорит Джессика, начиная суетиться вокруг нас. Берет нас обоих за руки и ведет обратно в гостиную. — Вот, садитесь у огня. Расслабьтесь, я принесу вам чай.
Наши протесты, похоже, не имеют значения, и Джессика не упоминает ни о чем, что касается Джорджа. Поэтому мы с Лакланом остаемся на своих местах, пребывая все еще на грани, ожидая возвращения деда и Дональда, в то время как «Silver Bells» играют из громкоговорителей.
Когда они возвращаются, Джордж удивительно молчалив. Предполагаю, смысл прогулки, на которую они пошли с Дональдом, был в том, чтобы избавиться его от раздражительности. И на самом деле остальная часть вечера проходит хорошо. Когда все собираются вокруг огня перед ужином, поскольку, я полагаю, это их обычный коктейльный час, оба, Джессика и Дональд пьют безалкогольный глинтвейн, а Джордж попивает шерри из крошечного бокала. То, что никто не пьет, должно помочь Лаклану.
После небольшого разговора - о регби и политике - мы идем на кухню, чтобы поужинать, и Джессика готовит запеканку с цыпленком и картофелем, которая не превращается в кашу, как большинство запеканок.
На самом деле, это напоминает мне о маме и ужасной запеканке, которую она делала, когда я была маленькой. В то время как блюдо Джессики сливочное и ароматное с веточками розмарина, творение мамы было желеобразной жижей, похожей на серую грибную похлебку. Все, кроме Тошио и меня съели его. Мы были привередами, и через некоторое время это стало дежурной шуткой, что по вечерам, когда на ужин была запеканка, мы с Тошио лучше бы остались голодными.
Ужасная пища или нет, воспоминания ударяют меня словно кувалда.
Черт. Черт.
Я скучаю по маме.
Скучаю сильно, ужасно, каждой клеточкой своего тела.
Хотела бы я, чтобы она была здесь. Хотела бы я, чтобы папа тоже был здесь. И мои братья. Мне жаль, что у меня не было нормального Рождества со всеми, но ничего не ранит сильнее, чем холодная жестокая правда, что его никогда и не будет. Конечно, может быть, в следующем году я смогу вернуться в Калифорнию и увидеть своих братьев, но, как бы мы ни старались, ничто никогда не вернет наших родителей. Говорят, ваши желания сбываются в Рождество, но именно это, безусловно, не сбудется.
Лаклан наклоняется ко мне, шепча мне на ухо:
— Ты в порядке?
Я хочу кивнуть. Но не могу. Если сделаю это, по моей щеке потекут слезы. Поэтому просто встаю настолько спокойно и быстро, как только могу, и направляюсь в туалет. Оказавшись внутри, я смачиваю полотенце водой и провожу по лицу, словно холодная вода сотрет все мое горе и печаль.
Хочу позволить им выйти, плакать и просто грустить, побыть наедине со своей скорбью. Но я не могу, не сейчас. Знаю, большинство меня поймут, но мне просто неудобно делать здесь нечто подобное. Поэтому я собираюсь с силами, заталкиваю подальше все негативные эмоции, убираю волосы с лица и приклеиваю на лицо самую большую улыбку.
Я возвращаюсь и наслаждаюсь остальной частью ужина, даже вставляя небольшие реплики, хотя Джордж вообще не смотрит на меня. А я и не возражаю.
Позже вечером мы с Лакланом рано отправляемся в кровать. На этот раз мы даже не занимаемся сексом, я просто чувствую себя слишком усталой, слишком потерянной в собственных мыслях, и, в то время как отвлечение, случившееся сегодня раньше, сотворило чудо, пока продолжалось, теперь я не могу даже помыслить об этом.
Но Лаклан всегда джентльмен. Когда мы забираемся в крошечную, скрипучую кровать с тонкими одеялами, он крепко удерживает меня близко к своему твердому телу, пока я не начинаю чувствовать, как его сердце бьется мне в спину. Этот ритм, наряду с его постоянным дыханием, уносит меня в темный, крепкий сон.
Когда мы просыпаемся следующим утром, везде лежит снег.
И все печали стерты.
Глава 6
ЛАКЛАН
— На улице снег, — говорит Кайла, ее голос проникает в мои сны, и я открываю глаза. На секунду я не понимаю, где нахожусь, мир кажется синим и белым, а матрас подо мной провисает в середине, заставляя меня думать, что я в гамаке на небе. И тут я вспоминаю. Дом моего деда. День для еще одного сражения.
Но, по крайней мере, сегодня Рождество и позже должен появиться Бригс, чтобы взять на себя часть давления идущего со стороны моей семьи. В постели рядом со мной лежит женщина, владеющая моим сердцем. И за окном с неба падают снежные хлопья. Многие ведь мечтают о снежном Рождестве? Ну вот, а у нас оно есть.
Я потираю лицо, пытаясь сесть. Воздух не под одеялом определенно холодный.
— Сколько время?
— Восемь тридцать, — говорит она.
Я стону. Проспал. Я пообещал себе, что буду придерживаться своего расписания, вставать на рассвете и тренироваться. Хотя, судя по всему, моя идея отправиться на пробежку канула в лету под снегопадом.
Медленно встаю с кровати и приглашаю Кайлу принять со мной душ. Она отказывается, чувствуя себя неловко в этом доме, в чем я ее совершенно не виню. После вчерашнего она более ранимая, чем когда-либо. Из-за того, как мой дедушка повел себя с ней, отказа в работе, не говоря уже о том, что я знаю, прямо сейчас она действительно всем своим существом ощущает потерю своей мамы.
Однако, когда мы готовимся к этому дню, я чувствую, что лучше бы мне стать более радостным, соответствовать духу Рождества, до того, как Джессика сделает это за меня.
— Готова, лапочка? — спрашиваю ее, целуя ее ладонь.
— С тобой? Всегда.
Рука об руку мы спускаемся по лестнице и оказываемся прям-таки в сценке из рождественского фильма.
Сейчас рано, но Джессика уже хлопочет, готовя пир и наполняя дом смесью аппетитных ароматов. Появилось еще несколько рождественских украшений, в том числе омела над дверной рамой, а музыка громкая и веселая.
Она приветствует нас, вытирая руки о свой праздничный фартук.
— Доброе утро. Счастливого Рождества! Что бы вы хотели поесть?
Мы оба не привередливы в еде, и я говорю ей, что мы вполне рады съесть тосты с апельсиновым джемом, но Джессика этого не позволит. Она жарит настоящий шотландский завтрак из бобов, яиц, грибов, половинки помидора, ветчины, картофельной лепешки, сосисок и кровяной колбасы (к которой Кайла, знающая теперь, из чего она сделана, даже не прикоснется), наряду с апельсиновым соком и бесконечными чайниками с чаем. К тому времени, когда завтрак закончился, я чувствую себя готовым снова залезть в постель. Коматозное чувство - приятное отличие от беспокойства.