Не подумайте, что я вел себя, как собака на сене. Я просто боялся, что в труппе будет еще один мальчик из Камберленда. Мне нужно было скрыться из Камберленда так, чтобы не сохранилось ни одной ниточки, по которой слухи о моем местопребывании могли бы дойти до ушей сэра Филиппа Мортона. Кроме того, мальчишка обладал такой самоуверенностью, что он наверняка будет иметь огромный успех и вытеснит меня с теплого местечка.

Он посмотрел на меня с ехидной улыбкой и сказал, растягивая слова:

– Ну уж это ты врешь!

Тут меня вдруг осенило, что это он и следил за мной ночью на дороге. С тех пор он, видно, не отставал от нас, подползая все ближе и ближе и подглядывая из укромных мест… Он знал обо мне гораздо больше, чем мне бы хотелось.

Никто не смел обзывать меня вруном, и, сжав кулаки, я вскочил на ноги, но он успел проскочить у меня под рукой и спрыгнул с задка повозки. Я погнался за ним. Во дворе был колодец, и я подумал, что неплохо бы сунуть его головой в воду и подержать минуту-другую, а потом вышвырнуть на улицу. Но я не сумел это выполнить, так как у колодца, нагнувшись и подставив красную шею под ледяную струю, стоял сам мистер Десмонд – остальные актеры никогда этого не делали.

– Что случилось? В чем дело? – спросил он, выпрямляясь и переводя взгляд с одного на другого.

– Этот дурачок… – начал было я.

– … хочет поступить в вашу труппу, – перебил меня мальчик и сделал Десмонду низкий реверанс, которому позавидовала бы любая королевская фрейлина.

Десмонд прямо рот разинул. Но не успел он вымолвить и слово, как мальчик торопливо добавил:

– Велите теперь ему сделать так же. Бьюсь об заклад, он не сумеет. Он такой же, как и другие мальчики в вашей труппе, мистер Десмонд: как вы их ни наряжаете, они все равно остаются мальчиками в юбке и ничуть не похожи на дам.

Десмонд покраснел сильнее, чем от растирания полотенцем. Он повернулся ко мне:

– А ну-ка, Питер, сделай реверанс.

Конечно, у меня ничего не получилось. Я просто не знал, как это делается. Я попробовал еще раз, выставив вперед одну ногу и неуклюже присев на пятку другой. Несколько секунд я покачивался, стараясь сохранить равновесие, но не удержался и шлепнулся в грязь. Их смех не улучшил моего настроения.

– Все дело в практике, – сказал я, – если бы я был одет в женское платье, мне было бы легче.

– Это верно, – мягко подтвердил Десмонд, словно стыдясь своего смеха. – Мастерство актера нечто большее, чем реверанс.

– Конечно, – поспешил согласиться и мальчик.

Лицо его вдруг приняло трагическое выражение – в запальчивости я чуть было не сказал, что он похож на утку, умирающую во время грозы, но, к счастью, вовремя заметил, что Десмонд с горящими глазами прислушивается к голосу мальчишки, который начал декламировать:

Прочтя несколько строф, мальчик остановился, а затем, сбросив с себя маску неутешной вдовы, вдруг превратился в кокетливую служанку из какой-то комедии.

– Постой, – сказал Десмонд, – где ты научился играть на сцене, мальчик?

Мальчик отвел глаза:

– А какая разница, сэр?

– Конечно, никакой. У тебя есть талант. Ты нам подойдешь. Как тебя зовут?

– Кит. А полное имя – Кристофер, – ответил мальчик.

– Кит… а дальше?

– Кит Киркстоун, – ответил он без запинки.

Но что-то в его голосе подсказало мне, что он лжет.

Я так прямо и сказал. Я был зол на то, что он назвал меня лгуном, а еще больше злился потому, что это была правда.

– Все это выдумки, – вмешался я. – Киркстоун вовсе не фамилия, это название горной местности на подходе к Пэттердейлу.

Мальчик взглянул на меня; его голубые глаза сверкнули от бешенства, а вздернутый нос сморщился в презрительную гримасу. Затем с очаровательной улыбкой он повернулся к актеру:

– Тем больше оснований к тому, чтобы это имя… подошло!

Жалкая игра слов, но в те времена мы часто придумывали разные каламбуры: это был любимый вид острот, и ни один драматург не мог и страницы написать без них. Десмонд засмеялся:

– Ты и острить умеешь!

– Остряк-простак! – сорвалось у меня.

Но Десмонд взглядом заставил меня прикусить язык.

– Киркстоун подойдет, – усмехнулся он. – Мы не задаем нескромных вопросов. Нам важно настоящее, а не прошлое. Вы должны подружиться, мальчики: в нашей труппе все друзья.

В ответ я протянул руку, и Кит дал мне свою. Я сжал ее с такой силой, что у него на глазах выступили слезы, хотя в действительности я сдержал себя и причинил ему гораздо меньше боли, чем мне хотелось.

Я вдруг подумал, что веду себя трусливо и низко: ведь он был намного ниже меня ростом. Может быть, он, как и я, сильнее и выносливее, чем кажется с первого взгляда, но я почему-то был уверен, что это не так. Он был чем-то похож на девочку, и эта мягкость в сочетании с наглостью раздражала и отталкивала меня.

Но актер он был замечательный, тут уж ничего не скажешь! Играть он умел!

Представления в тот день не было, но мы трудились с утра до поздней ночи. Через два дня мы должны были играть «Двух веронцев» уже в Ланкастере. Кит засел за роль Юлии, героини, которая, переодевшись мужчиной, отправляется на поиски своего возлюбленного. А мне предстояло играть роль Люцетты, ее служанки.

Теперь, припоминая все пьесы, в которых мне суждено было участвовать, я понимаю, что «Два веронца» была легкая и довольно слабая комедия. Интрига не отличалась оригинальностью; она повторялась в театре изо дня в день, переходя из пьесы в пьесу. Ох, уж эти мне переодетые героини! Как нам надоедало их играть! Конечно, авторы не случайно злоупотребляли этим старым приемом. Нам, мальчикам, приходилось играть все женские роли, и нелегко было добиться, чтобы мы держались естественно. Поэтому они и использовали простейший способ хоть на время избавить нас от фижм и кринолинов и вернуть нам короткие обтянутые штаны, к которым мы привыкли. Героиня притворялась юношей, а мы имели возможность играть самих себя. Объяснение мое, быть может, звучит не очень складно, но вы сами понимаете, что я хочу сказать.

А вот Киту Киркстоуну не требовалась помощь драматургов.

В труппе, где, кроме нас, было еще три мальчика, причем все три – опытные актеры, но он был единственным, кто в женском костюме выглядел как настоящая женщина. Походка, наклон головы, игра глазами, движения рук – все, что мне давалось с трудом и требовало бездны терпения, так как дома я никогда не обращал внимания, как держат себя женщины, у него получалось легко и красиво.

Десмонд поправил его только один раз и то в каком-то пустяке. Я даже не помню, о чем шла речь, но мне тогда показалось, что он сделал это только для того, чтобы парень не очень-то зазнавался: ведь Кит и так мнил о себе чересчур много.

– Нет, нет, – внезапно сказал Десмонд, – только не так; женщины делают это совершенно иначе.

Кит повернулся к нему весь красный и уперся руками в бока.

– Я прекрасно знаю, как это делается! – дерзко возразил он.

Но в таких случаях с Десмондом были шутки плохи. Все чудовищное тело актера всколыхнулось, он вскочил с кресла и во весь рост выпрямился перед маленьким Китом.

– С кем ты споришь? – загремел он. – Я двадцать лет играю в лондонском театре. А что понимаешь в этом ты, козявка?

– Я… Простите, сэр! – Кит сразу остыл и опустил глаза. – Я только… Видите ли, у меня пять сестер… Я наблюдал за ними и старался им подражать… Я так мечтал поехать в Лондон и стать актером!.. Я знал, что для мальчика это лучше всего для начала, и…

Он запнулся, как будто и так сболтнул лишнего. Вполне возможно, что он удрал из дому, лишь бы стать актером; это объясняло таинственность его поведения. В те времена многие достойные люди неодобрительно относились к театру и к актерам. Весьма вероятно, что, если бы отец Кита узнал, где находится его сын, он насильно вернул бы его домой и задал хорошую трепку.